Никита Филатов - Последнее дело. Между строк, или Группа риска

Николай Проскурин был любимцем районных и сельских библиотекарей, а также преподавателей младших классов. Он постоянно организовывал для прозаиков и поэтов какие-то встречи с читателями, фестивали и марафоны, издавал литературный альманах и не давал ни минуты покоя чиновникам самого разного уровня. А в перерывах еще умудрялся писать приключенческую фантастику и книжки для детей.

Тимур Максимов, приятель и спутник Проскурина, вступил в Союз писателей не так давно. Он тоже хотел, чтобы и в жизни, и в литературе все было по-честному. И до недавних пор пребывал в заблуждении, что, если ты пишешь хорошие, умные книги, тебя непременно должны любить издатели, руководители творческого союза и коллеги по ремеслу. Тимур тоже когда-то окончил военное училище, служил в Монголии и многое повидал, прежде чем написать свои первые повести и рассказы. Роста он был высокого, телосложения крепкого, имел потомственный татарский темперамент, седину в бороде, беса в ребрах и увесистые кулаки.

– Здравствуйте, товарищи!

– Привет, мужчина, ты откуда?

– Оттуда, – махнул рукой за спину Виноградов.

– Ну, и как там? – понизил голос Николай Проскурин.

– Пока нормально… Тимур, а ты чего это? – Владимир Александрович заметил, что Максимов, ответив на его рукопожатие, поморщился и непроизвольно потер поясницу.

– Спина, сволочь, болит! Кажется, потянулю.

– Перетрудился парень, – подмигнул Проскурин. – Ну, ты же понимаешь…

Виноградов хотел было что-то сказать, но потом оглянулся на окна Союза писателей и ограничился общим советом:

– Берегите себя, товарищи офицеры. Вы еще пригодитесь великой отечественной литературе.

– Хорошо, постараемся, – пообещал Максимов.

– Может, надо было тебе полежать пару дней? Растирания, прогревания, все такое…

– Нельзя. Сегодня опять обсуждение по Никулину.

– Ах ты черт, я и забыл совсем!

Как известно, любую – даже самую светлую и возвышенную – идею необходимо защищать от тех, кто присваивает себе право воплощать ее в жизнь. Говоря об этом, Карл Маркс, конечно же, имел в виду иезуитов, которые совершили бесчисленные преступления во имя христианства, и католических священников, торговавших отпущением грехов. Однако такое утверждение было вполне применимо и к любой другой ситуации, что показала скандальная история с литературным проектом «Писатель и война».

К очередной годовщине Великой победы городские власти выделили приличные средства на публикацию серии книг, написанных о войне членами Союза писателей. Преимущественное и почетное право участвовать в этой серии предоставлялось, естественно, ветеранам-фронтовикам, а также тем, кто участвовал в боевых действиях более позднего времени.

И действительно, открыла серию потрясающая по своей откровенности, честная и оттого очень страшная книга воспоминаний покойного петербуржского искусствоведа доктора наук Николая Никулина, который почти всю Великую Отечественную войну провел на передовой, в невысоких солдатских чинах. Тираж книги Никулина разошелся мгновенно, после чего городская писательская общественность образовала два непримиримых лагеря. В одном почти сразу же объединились записные ура-патриоты и просто завистливые бездарности, глубоко убежденные в том, что читателю следует узнавать про Великую Отечественную войну исключительно по инструкциям Главного политического управления времен СССР и по вылизанным мемуарам командующих фронтами. В основном этим «фронтовикам-теоретикам» противостояли писатели среднего поколения, послужившие и повидавшие кровь на Кавказе, в Афганистане, в Чечне или даже на Ближнем Востоке, – хотя, справедливости ради, необходимо отметить, что поддержали их и очень многие просто порядочные литераторы.

Кульминации эта история достигла на Международном книжном фестивале, когда словесная дискуссия о том, что следует считать любовью к Родине, едва не переросла в банальный мордобой на глазах у сотен посетителей и журналистов.

В результате власти города и руководство писательской организации постарались по-тихому свернуть любые обсуждения фронтовых записок Николая Никулина. А потом, очень кстати, вдруг выяснилось, что на серию «Писатель и война» Смольный выделил денег значительно меньше, чем было объявлено. Да и деньги эти уже как-то сами собой разошлись – на издание книг, наподобие воспоминаний «блокадных детей» сорок пятого года рождения, и «пронзительной военной прозы» какого-нибудь литературного руководителя, вроде не служившего в армии Валерия Протопопова или, скажем, Сорокина.