Гера Фотич - Фатальный абонент

— Моя мама дома, — ответил я мысленно. Подумал — чего проще? Конечно, она дома. Готовит еду или гладит белье, складывает его в шкаф, перестилает постель. Как и раньше стирает в ванной: дыр-дыр, дыр-дыр, дыр-дыр…

Посмотрел в зашторенное окно. Почувствовал, как Алиса обняла меня за шею, стала елозить пальчиками. Пыталась намотать мои волосы, но те были слишком коротки. Не меняя позы, я скосил взгляд. Веки — прикрыты, едва дрожат. А через некоторое время вовсе сомкнулись. Осторожно положил ее в кроватку и снова сел на диван. В душе что-то двигалось, бурлило, переворачивалось. Я никак не мог успокоиться. Понять — что же происходит. Почему воспоминания о прошлом все чаще беспокоят меня, теребят, сбивают с пути…

Подошёл к двери в детскую комнату. Тишина.

Странное чувство наполнило меня. Словно я стою перед своим прошлым, готов заглянуть, что-то исправить.

Тихонько открыл дверь. Запах вазелина, камфоры и мочи ударил в нос. Что-то душное тошнотворное было заперто здесь долгое время. Не выпускалось наружу.

Посреди комнаты, спинкой ко мне — кушетка. Покрыта серым пледом, под которым угадываются очертания тела. Окно на противоположной стороне плотно зашторено. Яркое солнце полосками прорывается сквозь ткань. Серебрит лучами торчащий острый кончик носа и, лежащие поверх пледа, тонкие сухие кисти рук.

Прислушался — не заплачет ли позади меня Алиса. Все было спокойно. Подошёл ближе к изголовью, остановился.

Внезапно мне в голову пришла шальная мысль: а вдруг это не он? Как та мелодия в телефоне. Даже сейчас, находясь в метре от беспомощного человека, я засомневался, что это может быть Пёс. Тот Красный Пёс. Надменный жестокий худосочный малоросток, державший в повиновении всю школу. Существовала ли сила, которая могла усмирить носимую им ненависть и злобу. Что может заставить его болеть? Беспомощно лежать, когда вокруг продолжается жизнь. Ещё можно на кого-то вскочить, сделать должником, жертвой.

Подумалось, что стоит ему увидеть меня — тут же очнется. Закричит как тогда во все горло: «Тебе конец, конец! Тебе конец!» А я сорвусь с места, помчусь без оглядки. Буду петлять между домами, перепрыгивать канавы и груды камней. Упаду в лужу, встану на четвереньки. Во рту грязь, грязь…

Всё могло быть по-другому. Могло. Да, что об этом говорить! Снова эти сомнения. Болезнь Пса окажется блефом. Одной из тех шуток, что он вытворял над учителями и однокашниками.

Я ощутил тот далекий вынужденный страх, который сам себе придумал. Он затек внутрь меня из этой комнаты через щель. Заставил снова стоять у доски в классе, наполненном ароматом духов. Которые теперь, со временем, прокисли, трансформировались в запах испражнений и лекарств. Ещё можно тихонько незаметно уйти. Но этот смрад придется унести в себе. В своей памяти, в мозгах, в сердце. Один раз я так уже поступил.

Я пересилил себя и сделал несколько шагов к окну. Обернулся.

Никогда бы не поверил, что облысевшая голова, смирно лежащая на подушке, когда-то обладала лохматой рыжей гривой Пса. Глаза и щеки ввалились. Подбородок, подобно носу, вытянулся и заострился. Больной скорее напоминал старушку на смертном одре, ожидающую священника, чтобы покаяться.

Мне стало смешно за обуявшие меня воспоминания. Что может сделать это безвольное существо? Этот кусок человеческой плоти смиренно сморщившийся под одеялом. Мумия!

Я улыбнулся. Не знаю, чего больше почувствовал — удовлетворения или жалости. Посмотрел прямо ему в глаза. И там глубоко-глубоко видел далекую пульсирующую искорку жизни. Она сверкала холодным пронизывающим вопрошающим светом. Дрожала. Расщеплялась. Готовилась взорваться. Но тем самым пожирала себя из-за невозможности вырваться наружу, преодолеть что-то невидимое, непонятное.

Узнал ли он меня? Или в моем лице возненавидел сейчас весь мир, все, что его окружает? Неожиданно пульсирующая искорка стала ярче, глаза расширились, зрачки стали неимоверно большими. Заблестели. Словно преграда исчезла. Все пространство между век заполнил лучистый отлив черного бархата. Потек наружу горючими слезами, не останавливаясь. Беззвучно. Что-то прорвалось внутри, и вся копимая влага решила выплеснуться через глаза. Голова Пса чуть приподнялась от подушки, желая приблизиться ко мне. Лицо заблестело.

— Сашок, — прошептал он. Уголки губ дрогнули, чуть приподнялись. Затем сомкнулись и уже беззвучно ещё раз обозначили только губами, — Сашок, прости…

И была в его словах и натужном, внутреннем звучании такая пронизывающая ностальгия по чему-то неслучившемуся, такая жажда жизни, что мне стало не по себе. Я кожей ощутил чужой инородный холодок, просачивающийся внутрь, и отступил на шаг.