Гера Фотич - Генералы песчаных карьер

Ткач мрачно молчал. Он представил, что теперь любая мразь может попытаться влезть в его книгу и обелиться там очиститься, попав героем в память молодого поколения.

Сорокина прорвало:

— Тебе этого не понять! — обиженно оправдывался он, — Ты же генеральский зятёк! Тебя за уши тесть тянул в большие погоны. А я сам, понимаешь сам, вот этими руками дерьмо разгребал. Сначала в школе в комитете комсомола, потом в институте. Ты знаешь, каково это проводить собрание, исключая из комсомола своего друга, а затем идти и пить с ним пиво? Слушать, как не я, а он уговаривает меня не расстраиваться. Не переживать!

Или выступать на собраниях с обличительной речью, написанной директором школы, а потом объяснять своим друзьям, что я не то имел ввиду. А дома слышать сплошное «Тпру»! Ты знаешь, что такое «Тпру»?

Сорокин снова откашлялся и подтянул галстук так, что шея его стала багроветь продолжая сотрясаться от произносимых фраз:

— Когда отец в провонявшей соляркой фуфайке вваливается пьяный домой и начинает строить тебя и мать. Щипая за губы. Говоря при этом: «Тпру». Да, я хотел стать генералом! Чтобы надеть все свои регалии и приехать к нему через много лет и сказать ему «Тпру» и ущипнуть его тонкие, словно змеиные, выпускающие жало губы!

Я был у него вчера в деревне. Он даже в дом меня не пустил гад. Встретив на крыльце, снова протянул свои костлявые худущие руки к моему лицу и что-то зашипел мерзкое, отвратительное. Я споткнулся и упал в грязь. Прямо у его порога, на глазах у всей деревни! Понимаешь ты? Я — генерал, упал…

От этой неожиданно обрушившейся на него тирады, Ткач не мог произнести ни слова. Видя, как сдувается то счастье и торжество, которыми раньше наполнялся Сорокин, он понял, что ошибался. И теперь его содержание уже не выглядело таким лучезарным и светлым, а скорее напоминало выливающееся из отхожей трубы зловоние.

— Мне уже за пятьдесят, — продолжал Сорокин, к звучанию его сиплого голоса прибавился едва уловимый свист, вырывающийся вместе с дыханием, — я, что, по-твоему, мальчик на побегушках? Когда мне один генерал говорит, что надо твоему управлению поставить плохую оценку, а вечером того же дня названивает другой, ещё выше рангом и, угрожая мне плохими перспективами, настаивает на удовлетворительной! Через час новый звонок от первого с обещаниями, что договорился. А с утра всё начинается сначала! Понимаешь, чего мне это стоило? Меня крутили вот так!

При этих словах он взял со стола газету и стал скручивать её перед лицом Ткача, а затем оставив её в левой руке, продолжал:

— Ты хоть раз попадал в такую ситуацию? Нет, конечно! Ведь вокруг тебя друзья тестя. Они берегут твоё доброе имя. А я вот не берегу. Мне на твоё имя наплевать. И Старикову тоже наплевать. Нам надо делать карьеру. Генеральскую карьеру…

Неожиданно Сорокин закашлялся. И прижимая правую руку к груди, наклонился вперёд. Когда кашель успокоился, он поднял голову и хотел продолжить говорить. В уголках рта у него появилась белая слюна, и он слизал её языком. Приоткрыл рот, чтобы начать и замер, уставившись взглядом в Ткача. Зрачки его расширились, словно он что-то вспомнил страшное и непередаваемое. То, о чём пытался поведать, но не в силах это сделать. Изо рта его снова вырвалась икота. Правая рука бессильно упала вниз, и он медленно наклонился вперёд. Словно хотел рассмотреть обложку книги, но не рассчитал и уткнулся лицом прямо в её синий бархат.

Из левой руки выпала свёрнутая в трубочку газета. Глухо стукнулась о пол, потеряв свою скрученную плотность, попыталась раскрыться, но не смогла.

Поведение Сорокина почему-то не взволновало Ткача. Сначала он решил, что тот придуривается. Но время шло, а голова продолжала лежать на книге будто ожидая волшебного проникновения в её содержание. Огромное тело Сорокина осунулось, словно сдулось, выплеснув всю содержавшуюся в нём мерзость.

Сергей слегка наклонился, заглядывая на голову сбоку. Венчики толстых губ Сорокина были плотно прижаты к обложке, а через раздвинутые щелочки по их краям, придававшие рту выражение усмешки, сочилась белая пена.

Ткач приподнявшись, дотянулся до красной кнопки на противоположной стене и стал нажимать на неё до тех пор, пока в камеру не ворвались двое охранников. Они толкнули Ткача обратно на табуретку.

— Что ты с ним сделал? — кричал один, тряся за плечо Сорокина так, что его голова моталась из стороны в сторону, размазывая щеками пену, прилипающую к лицу, словно разваренная манная каша.