Анатолий Афанасьев: В объятьях олигарха

С деньгами Митя позволил себе плотный обедец в любимой харчевне близ Даниловского рынка, а ближе к вечеру заторчал в скверике с незнакомым, прилично одетым господином лет тридцати. Ему сперва померещилось, что опять поперла халява. Господин, назвавшийся Семеном, угостил его натуральным «Мартелем» и туманно намекнул на приятное для них обоих дальнейшее времяпрепровождение. По правде говоря, Митя был уверен, что наткнулся на бродячего педика, и уже прикидывал, как половчее вытянуть аванс, а потом крутануть динамо. Тут у Мити был богатый опыт. Обвести вокруг пальца распалившегося педика намного проще, чем стибрить подгнившую грушу у кавказца. Похоже, эта уверенность его и подвела. Он расслабился, дымил травкой, попивал сладкий коньячок, а когда педик завел речь о политике, охотно ему поддакивал и сам не заметил, как приблизился к опасной черте. Семен, яростно сверкая глазами, нещадно крыл и глобализацию, и поганых американосов, и весь миротворческий корпус, который распоясался и ведет себя в столице, как в борделе. «Надеюсь, Митя, ты патриот?» — сурово поинтересовался обличитель, и в ответ Митя обиженно ударил себя в грудь кулаком. Педик долил в пластиковый стаканчик остатки коньяка, подождал, пока Митя выпьет, и, оглянувшись по сторонам (уже темнело), тихо спросил:

— Про крестоносцев случайно ничего не знаешь?

Тут бы Мите спохватиться, уразуметь, что к чему, но в нем играл коньяк, вот он и нагородил с три короба. Ни про каких крестоносцев он, естественно, слыхом не слыхивал, решил, что речь идет о какой–то религиозной секте, но торжественно заявил, что эти самые крестоносцы ему как родные братья, и если Семену требуется рекомендация…

После этого заявления педик Семен изменился в лице, посмурнел, достал из кейса, где до этого у него был коньяк, штатовские браслеты и нормальным, не педерастическим голосом объявил:

— Все, парень, спекся… А ну, давай лапки.

Митя не сопротивлялся, сознавая, что слишком пьян и выйдет только хуже. Новый знакомый, оказавшийся сексотом, отвел его в ближайший полицейский участок, где с него сняли показания, установили личность, адрес и слегка отволтузили для профилактики, выбив два передних зуба. После чего заперли в клетке до утра.

Среди ночи он почувствовал, что у него разрывается мочевой пузырь, и кое–как уговорил дежурного полицейского отвести его в сортир. И тут ему повезло: дюжий детина с медной американской бляхой на груди оказался еще пьянее, чем Митя был несколько часов назад, и, выйдя из сортира, Митя увидел, что тот уснул на табурете мертвым сном, свесив буйную голову на грудь. Поборов соблазн освободить мента от автомата, висевшего на боку, Митя на цыпочках прокрался к входной двери — и без препятствий вышел на улицу.

К полудню следующего дня он уже был на малой родине и вот теперь сидел в подвале заброшенного дома. Прокрался задами, кажется, его никто не заметил. Домой заходить не собирался, там его никто не ждал. Отца три года назад забрали на торфоразработки, откуда он так и не вернулся, пропал без вести, что было чрезвычайно распространенным явлением. Матушка Мити после исчезновения единственного кормильца запила горькую и в пьяном кураже завербовалась на два года на рисовые плантации в Китай. Изредка Митя получал от нее короткие весточки на Московский главпочтамт до востребования. В последнем письме мать сообщала, что у нее все хорошо, не голодает, и, хотя работа круглосуточная, братья–китайцы относятся к русским рабам милосердно, почти как к людям… Ключ от квартиры в Раздольске Митя однажды потерял вместе с паспортом, так что, можно считать, у него не было и родного дома, и все же, когда пятки прижгло, примчался именно сюда.

Он прекрасно понимал, какая ему угрожает опасность. Одно дело влететь на мокрухе или, скажем, на наркоте, и совсем другое, если потянут за политику. В лучшем случае, коли не станет финтить и запираться, получит от десяти до пятнадцати, в худшем грозило пожизненное.

Митя пока не отчаивался, у него был план спасения, который вчерне созрел еще в участке. Он собирался уйти на Кубань, оттуда в Европу, но для этого надо было сначала

разыскать Димыча, Диму Истопника, единственного человека, который, если захочет, сможет помочь.

…Только днем казалось, что Раздольск вымер. С приближением ночи в юроде начиналось утробное копошение, словно в туше зверя, оккупированной червями. Подтягивались людишки из окрестных лесов, оживали подвалы и чердаки, фантастическим цветком, разбрасывая неоновые радуги, распускался ночной клуб «Харизма», обосновавшийся в восьмиэтажном здании бывшего горсовета…