Валерия Леман - Дело о лысой гимнастке

То был первый «сбой» в классической рутине бытия. Но я и предположить не мог, что закручивающаяся история поставит меня на подмостки жизни в роли нового Гамлета, который учится слышать сердцем.

Начало всегда невинно: знакомясь с чем-то или кем-то новым, мы всегда чуть-чуть лучше и чище. Ведь нам так хочется понравиться, оставить о себе самое выгодное впечатление! Помнится, и рассказ Кристины показался мне немного забавным — я подумал, что девчонка все просто выдумала, чтобы привлечь мое драгоценное внимание.

«Вы… То есть ты что-нибудь слышал о трансплантации органов?..»

И понеслось! Неожиданные заявления, которые казались ужасными… И которые очень походили на правду.

«Твоя подруга на пару со своим любовником-врачом промышляет торговлей человеческими органами. А теперь можешь убить меня…»

«Я понимаю, ты любишь эту женщину и тебе сложно мне стопроцентно поверить. Но ведь если что — она и тебя убьет, не задумываясь…»

А неожиданная встреча с Бабушкиным, без подсказок повторившим слова Кристины! Все складывалось одно к одному.

«Согласитесь, все картины выставки неплохо сочетались с темой, которая вас вдруг заинтересовала: на картинах Дижон изображены как раз отдельные органы человеческого тела … »

Звездочка эстрады Светлана Славицкая — все-таки интересно, что она делала на выставке Сони? И ведь именно в тот самый день, когда на ее даче был обнаружен автомобиль пропавшего продюсера…

«Я была там — надела самые обычные джинсы, футболку и очки с цветными стеклами на пол-лица. Да, еще на мне был чудненький парик. Я была очень миленькой! Но совсем в другом стиле, а потому меня никто не признал, хотя я почти всех писак узнала — все они имели беседы со мной, а пара-тройка задавали противные вопросы…»

Пустые глаза Славицкой, серые — Кристины, темно-синие, удлиненные к вискам, очи моей Сони… Как связаны между собой эти три девушки? Кто и в чем виноват? Пришло время ответить на все вопросы.

Я крепче сжал свечу в левой руке, пистолет — в правой, глубоко вздохнул и сделал первый шаг на лестницу.

В тишине и полумраке я, ступенька за ступенькой, неторопливо спускался вниз. Короткая лестница сделала небольшой поворот, после которого перед моими глазами словно открылась картина — в своем роде очередной ужасный шедевр в духе художницы Сони Дижон, невольно заставивший меня вздрогнуть.

В главном зале подвала, из которого арки вели в следующие небольшие помещения с многочисленными шедеврами на стенах, в самом центре возвышался большой стол из некрашеного дерева. Как в фильмах ужасов, по периметру стол был обставлен неровно горевшими свечами, а на столе лежала моя лысая гимнастка: бледная, с вытянутым скорбным лицом и закрытыми глазами, с руками, покойно сложенными на груди.

Было в этой картине что-то одновременно прекрасное и ужасное, мрачное и волнующее, и я невольно отдал должное тем, кто поработал над этой сценой.

Кажется, в самом воздухе витали строки из «Гамлета», и я выходил на подмостки в главной роли — наверняка такой же бледный, чуть взъерошенный, со свечой в руке.

Я осторожно поставил свою свечу в ряд других, бесшумно обошел стол и остановился по левую руку от профиля Кристины, прямо напротив лестницы, по которой только что спустился.

В мертвенно-бледном лице Кристины читалась вся трагедия ее короткой жизни в два десятка лет. С первых мгновений появления на свет от нее отказались родные люди — отец и мать. Детский дом, такие же, как она, дети — с самого начала одинокие, озлобленные. С рождения никому не нужные, они даже классические трагедии воспринимают по-своему.

«Гамлет» — это драма предательства, за которое жестоко мстит юность» — так сказала моя учительница. А я подумала: «Что тогда делать мне? Меня тоже предала мать — она отказалась от меня. Меня также предал и мой отец, которого я ни разу не видела. Выходит, теперь всю мою жизнь я должна мстить за это предательство, хотя в том так мало смысла…»