Эдуард Хруцкий - Страх

– Поклеп на честного человека.

– Пошли-ка, Копцов, потолкуем, – сказал Данилов.

Они вышли в кухню, в которой отвратительно пахло прогорклым жиром, на грязном столе громоздилась куча щербатых тарелок.

– Ты бы посуду помыл, – брезгливо оглядел кухню Данилов.

– Помою, товарищ начальник.

– Сейчас я тебе задам один вопрос, а ты мне, Витя, ответишь на него быстро и честно. Где играет сегодня Разлука?

– Я…

– Подумай. Я тебе не участковый, а начальник ОББ. И разбомблю твою «мельницу» на раз, понял?

– Как не понять, – криво усмехнулся Витя. Он подтянул трусы. – Папиросочкой не угостите?

Данилов протянул портсигар.

Витя закурил, уставился куда-то в угол кухни, словно там показывали «Веселых ребят». И опять вздохнул тяжело:

– Он на Маросейке, начальник, у Милки нынче банк держит.

– Молодец, Витя, правильно меня понял. Будешь дальше так соображать, сможешь жить спокойно.

– Что я, не понимаю, товарищ начальник, с вашей конторой лучше не вязаться.

Милкин дом стоял в глубине двора. Жила она на втором этаже, а впрочем, в доме этом был всего один этаж и почему-то – второй.

Замначальника местного отделения позвонил в дверь. Тишина. Он еще раз повернул рукоятку звонка.

– Кто? – спросил за дверью женский голос.

– Открой, Глущенко, милиция.

– А откуда я знаю, кто вы?

– Это я, Ягунков из отделения.

– Поздно в гости ходите, товарищи милицейские.

– Открывай. – Ягунков ударил ногой в дверь.

– Да сейчас, сейчас.

– Значит, точно народ у нее, карты прячут, – сказал в темноте кто-то из оперативников.

Дверь раскрылась на ширину цепочки. Электричество в квартире горело вполнакала, и за дверной щелью клубился полумрак.

Ягунков осветил лицо фонарем:

– Открывай.

Дверь распахнулась. Данилов вошел в полутемный коридор, освещенный горевшей под потолком двухрожковой люстрой.

Обе лампочки горели вполнакала, и в их ржавом свете тени пришедших причудливо ломались на стене.

– Посторонние в квартире есть, гражданка Глущенко?

– Так, зашли люди в гости да засиделись. Ночных пропусков нет. Вот и ждем до света.

Данилов вошел в комнату. За столом четыре человека мирно пили чай.

– Документы, – по привычке скомандовал он, хотя трое из них были ему совершенно не нужны. Главное, что за столом сидел Разлука.

– Дождешься ты, Глущенко, – гремел в коридоре возмущенный голос Ягункова, – выселим мы тебя.

– За что, товарищ начальник?

– За твои противоправные действия.

Но это был спектакль для гостей. Никуда не выселит Ягунков Милку Глущенко, так как она давала розыску ценнейшие данные, которые помогали раскрывать почти все кражонки на территории отделения.

Но у каждой игры есть свои правила. Поэтому и орал Ягунков на Милку, а она отвечала ему делано плаксивым голосом.

В отделении, куда привезли задержанных, Разлуку сразу же привели к Данилову.

– Слушай меня внимательно, – сказал ему Данилов, – только не лепи горбатого, что ты не был в Грохольском у Прокопа. Я вызову свидетельницу и устрою тебе очняк, а после пущу тебя через 17-ю УК за соучастие, понял?

– Понял.

– Тогда вопрос…

– Погоди, начальник, говорим под протокол или по душе?

– По душе.

– Давай вопрос.

– Где Миша-Вася Прокопов-Терехов?

– На дно лег. От Грека прячется.

– Почему?

– Прокоп узнал, что Грек много золотишка у одного фраера спрятал. Вот Прокоп и учинил разгон.

– Где он? Да не молчи ты. Грек за неделю пять мокрух учинил.

– Ну?!

– Вот тебе и ну. А если он до Прокопа раньше меня доберется…

– Понял, – перебил его Разлука. – По Белорусской станция Кубинка, это шестьдесят три километра от города. Там рядом с платформой речка есть, у него на берегу домик. Там он.

– Утром уйдешь, а если к тебе пожалует Грек?

– А я дома не живу.

– Вот и не живи. – Данилов встал.

В комнату заглянул Ягунков:

– Товарищ подполковник, вас Белов ищет.

Хорошо, что он догадался надеть старый пиджак, форменные галифе в счет не шли, иначе новый костюм можно было бы выбрасывать.

Вместе с двумя оперативниками из райотдела они засели между сложенной из кирпича помойкой и остатками кирпичной стены.

С зимы сорок первого дощатых заборов, перегораживающих московские дворы, не было. Их пустили на растопку. Правда, делалось это с благословения властей. Начальство из ПВО посчитало, что деревянные заборы представляют опасность при бомбежке зажигательными бомбами.