Юрий Якунин - Месть агента. Роман

Тбилисские итальянские дворики со строениями дореволюционной постройки – это совершенно особый мир! Мир – национально колоритный и разноязычно шумный.

По утрам его метут крикливые курдянки-дворники, звучат зычные призывы зашедших торговок-молочниц и голоса, перегнувшихся из окон в утренних халатиках, осчастливливая соседских мужиков, почти вываливающимися из подмышек белыми грудями, соседок, которые выясняют у торговок молочный ассортимент. Гомон идущей в школу ватаги детей. И орущую со столба тарелку-репродуктор.

Ну, а вечером в этом же самом итальянском дворе звучат уже иные интонации. У вечно открытого водопроводного крана пара-тройка женщин, постоянно что-то моя или полоща, с одним и тем же темпераментом обсуждают, то цвет утреннего поноса ребенка, то размеры гениталий мужа дочки, а на общем дворовом столе, негромкое мужское застолье сменяется монотонным катанием костей при игре в нарды или обычным шуршанием домино, при забивании козла. И если что-то из этого хора вдруг пропадает, то значит что-то у кого-то случилось и весь двор спешит помочь.

Ну, а днем все итальянские дворы почти вымирают, так как одни на работе, другие на рынке или по магазинам. Вот в такое время я и нырнул за Петровной в её итальянский двор.

Поднялись по винтовой, знавшей множество ног, изъеденной ржавчиной лестнице и пройдя по застекленной веранде, оказались перед оббитой черным кожзаменителем дверью.

– Это моя комната, не волнуйтесь. Я сама волнуюсь, так как не знаю, правильно ли поступаю вообще.

Зайдя в помещение почувствовалось, что в нем почти не живут, об этом говорило не только отсутствие какого-либо запаха хозяев, но и слой пыли на мебели.

– Я здесь бываю редко, потому и пыль. Рома, давайте сначала я сварю кофе. Попьем кофейку, вы поймете, что никакого подвоха тут нет – успокоитесь. Я сама еще не знаю, как себя вести. Думаю, вы уже поняли, что я психически нормальная женщина и собираюсь с вами поговорить о Нино. Но не потому, что так хочу я или хотите вы, потому что об этом попросила она и телефон ваш дала мне.

Мелитон Арчвадзе в бинтах, как в коконе с капельницами в обеих руках, был без сознания уже второй день. Губы были такие же белые, как и бинты и лишь черные густые брови и ресницы закрытых глаз, все на чем мог остановиться взгляд.

Женю на всякий экстренный случай особисты взяли с собой. Она стояла сзади сотрудников НКВД. Один был высокий, возрастом постарше, в очках, другой низкий волосатый с маленькими злыми глазами. Женя видела, как низкий щупал у лежащего майора пульс, потом он поднял больному веко и дернул за волоски бровей, проверяя реакцию зрачка.

– Дохляк, – заявил дергавший за бровь.

Потом он пошарил рукой под подушкой, поднял одеяло и ничего не найдя, отряхнув ладошки, повернулся к Жене:

– Тебя как звать?

– Евгения Петровна.

– Женя значит? Если эта вражина вдруг оживет, дай знать. Ну, а если подохнет, все равно позвони, отметим это вечерком вместе.

Он протянул Жене клочок бумаги и, сверкнув золотым зубом, хлопнул её ниже поясницы. Женя чисто рефлексивно влепила ему пощечину.

– Ты, сучка, на кого подняла свою пакостную ручонку!? Я тебя сгною, ты у меня будешь ползать и сапоги лизать, чтобы я тебя простил и любил.

Низкорослый, своей волосатой рукой, как тисками схватил Женю за предплечье и потянул к выходу.

– Отставить лейтенант! Тебе арестанток мало? – зло отчитал гориллу старший по званию офицер.

– Успокойтесь девушка, у него очень нервная работа, вот и сорвался.

Лейтенант покраснел как рак, у виска вздулась и пульсировала вена, губы стали тонкими и белесыми, глаза налились кровью. Жене стало страшно, было понятно, что угрызения совести для него чувство неведомое. Это животное в офицерской форме напомнило ей того комиссара, который из-за своей похоти застрелил её родителей. Глаза Жени наполнились слезами. Офицеры ушли и Женя успокаиваясь, промокнула глаза платком, подошла к кровати Мелитона, поправила одеяло и разгладила пальцем бровь, с выдранным клоком, села на краешек кровати и стала щупать у больного пульс.

– Господи, ну чем мы все перед тобой провинились? В чем провинились перед тобой мои мама и папа? Почему ты разрешил этому поддонку в галифе и вонючей кожанке их застрелить? Почему ты позволил этому чудовищу с маузером застрелить родителей на моих глазах? Ведь я чуть с ума не сошла от этого, в чем я перед тобой провинилась? В чем перед тобой провинился этот майор и его маленькая дочка? Почему ты лишил их любимой жены, матери? Зачем ты привел сюда этих людей, у которых ничего святого нет за душой, чтобы они лишили дочку этого майора еще и отца? Какой он враг народа? Военный летчик, майор, красавец и вдруг враг, что за чушь!