Анна Данилова - Убийство в соль минор

А потом она сказала, что любит меня, что полюбила в тот вечер, когда увидела меня впервые на сцене, в Москве, на концерте, и что все придумала, что просто хотела, чтобы я был с ней рядом, чтобы стал ее мужем. Она плакала, и мои губы тоже стали мокрыми и солеными от ее слез. Я сжимал ее в своих объятиях и не верил своему счастью. Сколько раз я мечтал об этом, видя ее каждый день, каждый час, мне словно снился долгий, сумасшедший сон.

Только через сутки, проснувшись в нашей супружеской постели, которая долгое время была лишь ее постелью, мы смогли наконец обо всем поговорить. И она рассказала мне, что же произошло у Генераловой дома.

— Она узнала во мне ту маленькую девочку, которая время от времени заглядывала к ней в гости, перелезая через ограду. Хорошенькая, совсем маленькая девочка, чудесный ребенок, как она сказала. У нее у самой детей нет, а потому она с поистине материнской любовью привечала соседскую девочку. Она сказала, что давно уже заметила, что я повадилась в ее сад за клубникой, что видела меня не один раз, когда я, взобравшись на круглую каменную вазу под окном, заглядывала в дом, следила за ней. Что однажды она позвала меня и угостила сладостями. Про сырники она, конечно же, не помнила. Такие мелочи хранит в своей нежной памяти лишь маленький ребенок.

Знала ли она, чей я ребенок? Это был, пожалуй, самый важный вопрос, который я ей задала и который мучил меня всю мою сиротскую жизнь. Да, конечно, знала! Я была той самой девочкой, к которой привязалась, будучи директором детского дома, ее соседка Елена Николаевна Соленая. Вот и представь себе, как же я была потрясена, когда узнала, что все мои детские воспоминания и надежды оказались просто плодом моих фантазий. И что ничего нового у подвыпившей Генераловой я не узнала. Получается, что я снова сделала бесполезный виток действий, направленных на то, чтобы найти свою семью.

Валентина поставила на стол блюдо с дымящейся бараниной, от которой шел такой крепкий мясной дух, что мы все, словно забыв на время о проблемах, принялись за еду.

— Очень вкусно! — качала головой Глафира, тяжело вздыхая, как если бы Валя обошла ее на конкурсе поваров.

— Но если ваш друг Ерема сказал, что этого мужчины, Федора, никогда не было в окружении вашего покойного мужа, — первой вернулась к прерванной теме Лиза, промокая рот салфеткой, — значит, он не имеет к вам вообще никакого отношения. Вы же понимаете это?

— Да, понимаю. Значит, он перепутал меня с кем-то, с какой-то женщиной, с которой они были повязаны криминальной тайной. Он шантажировал ее, а потому, приняв меня за нее, потребовал от меня денег.

— Учитывая, что вы, Валентина, похожи на мадам Коблер, значит, это ее он собирался шантажировать. Скажите, а он не произносил слова, связанные, скажем, с вашим пребыванием во Франции, с поездкой, с заграницей?

— Да, я понимаю, о чем вы. Нет, ничего, связанного с заграницей, он не говорил. Но была другая фраза, мол, «тебе-то, в твоем сегодняшнем положении, ничего не стоит отстегнуть мне деньжат».

— Думаю, что он имел в виду брак с господином Коблером, — произнесла Глафира. — Он состоятельный человек, его семья владеет парфюмерной фабрикой в Граасе, во Франции.

— Похоже, что так, — согласилась с ней Лиза.

— Тогда эту сцену, когда Федор сталкивается в дверях ресторана с Коблер, можно объяснить как бы обоюдным удивлением, — осмелился предположить я. — Мадам Коблер, которая, скорее всего, приехала в С. из Франции специально для того, чтобы встретиться со своим шантажистом, вдруг увидела, что он сидит за столиком с другой женщиной.

— Ревность! Ну, точно! — поддержала меня Валентина. — Скорее всего, их когда-то связывали любовные отношения!

— Да, она приревновала его к тебе, Валя. А Федор, увидев настоящую Коблер, то есть Машу Еремину, ту самую женщину, с которой у него и была назначена встреча в этом ресторане, был потрясен тем, что только что требовал деньги у совершенно посторонней, но удивительно похожей на свою бывшую любовницу, женщины!

— Я хочу поехать в Подлесное и поговорить с родственниками этой Ереминой, — заявила Валя. — Надо уже поскорее все выяснить.

— А я полагаю, что Федора надо бы задержать, — задумчиво проговорила Лиза. — Да только что мы ему предъявим? Ну, был разговор между ним и Коблер за несколько минут до убийства, и что с того? У нас нет ни одной серьезной улики против него. Ни отпечатков пальцев, ни мотива.

— Мотива нет, потому что мы не знаем, что их связывало, — сказала Глафира.