Евгений Ташук - После того… Роман-демотиватор

Комсорг подошел к столу, вытащил из папки бланк протокола проверки комнаты и собрался уж было что-то писать, как Ха-Топа спросил у него:

– А вас, мил человек, давно не посылали плантации хрена окучивать?..

– Что?.. – растерялся Санька, не привыкший к такому обращению, ошарашено посмотрев на чёрта.

– Я говорю – не пойти ли вам в сторону бычьего фаллоса? – миролюбиво повторил чёрт. – Впрочем, могу предложить варианты: к примеру, в анус единорога… Дальше продолжать?..

– Я!.. Да я!.. – вскочил потерявший дар речи Сандалетов. – Да я на вас в партком жаловаться буду! Да ты у меня из КБ вылетишь!.. – и Санька стремглав выбежал из комнаты.

– В зад, похоже… – Ха-Топа проводил взглядом выбежавшего комсорга.

Гарик метнулся к двери и закрыл ее на замок, после чего вернулся к чёрту:

– Да ать твою рать! Что ты натворил?! Мало того, что из-за тебя мне шнапса не видать, так теперь точно из общаги попрут!..

– Да успокойся ты!.. – беспечно сказал джин. – Сейчас все улажу…

Джин сделал магический пас руками, как показалось Гарику, и… и исчез!.. Через секунду джин появился дымным серным столбом перед Сандалетовым и, материализовавшись в собственном облике, рыкнул на него так, что Санька от страха шумно наложил себе в штаны весьма пахучие экскременты.

– Сейчас я тебе, кансамолец ты наш, голову оторву, но сначала заставлю съесть горячее блюдо в твоих штанах! – сказал с широкой ухмылкой Ха-Топа, обнажив клыки.

– Ззззза что? – еле вымолвил Сандалетов.

– Зззззза Гарика! – передразнил его Ха-Топа.

Сандалетов, сотрясаемый от страха позорной трясучкой, недостойной бравого комсорга, упал перед Ха-Топа на колени и взмолился:

– Ннннне надо, пожжжалуйссста, я никому никогда не скажу, честное комсомольское!

– Хорошо, гаденыш! На первый раз, несчастный, поверю. Но помни – я за тобой, засранцем, буду приглядывать! – сказал Ха-Топа и исчез, оставив трясущегося от страха комсорга наедине с мокрыми штанами.

…В этот момент Гарри Таратута проснулся. За окном было уже утро, и вовсю светило солнце. Гарри вспомнил свой сон и сладко потянулся. Ему снились три совершенно обнаженные девушки невиданной красоты и нежности, он целовал их ноги и называл богинями… Правда, потом в сон ворвалась жена и, размахивая скалкой, точно свирепый янычар своим ятаганом, разогнала всех богинь к едрене фене, заявив своим появлением торжество атеизма… Ну, если и не атеизма, то монотеизма точно – поклоняться иным богиням, кроме как своей жене, Гарри запрещалось категорически под страхом Семейной Инквизиции. Одна только отрада и была у Гарри – работа!..

Эх, все же хорошо, что тогда бес Ха-Топа открыл ему тайны человеческого разума, благодаря которым Гарри сделал секретное психиатрическое открытие и стал самым молодым профессором Медицинской Академии Наук. Правда, имя пришлось поменять – это уж в КГБ настояли: в те годы всем секретным академикам и профессорам имена меняли – не избежал этого и Гарри Севастьян, ставший Гарри Таратутой и заведующим Мамоновской психиатрической клиникой.

Мамоновский филиал секретного нейро-психиатрического НИИ после развала Союза сократили и ликвидировали, а Вагиз Арутюнович же пошел на повышение, возглавив краевую психиатрию. Все в жизни Гарри Таратуты было шикарно, за исключением одного «но» – Санька Сандалетов, по кличке Сандаль, бывший комсорг, который внезапно на гребне перестройки подавшись из мелких шантажистов в рэкетиры, со временем стал лимонистым боссом, как называли индюков преступного мира, не нюхавших баланду, но изображающих крестных отцов мафии. И хотя у Таратуты с Сандалем никаких взаимных проблем не было, все же, Гарри избегал встречаться с Сандалем на великосветских мамоновских раутах – мало ли… Слишком, уж, хорошо они знали друг друга…

****

Вывеска проходной завода «Серп и молот», была подпорчена неуклюжей корявой припиской от руки – «и Яйцо», вероятно, намекавшей, что на заводе занимались ещё и сельскохозяйственным машиностроением, а может, и просто дело рук местной шантрапы. Контора металлургического завода не имела внушительного вида своего пращура – видок, скажем прямо, был, скорее, обратным от противного – унылый и сиротский: всюду царило запустение, валялся различный мусор, а сквозь щели ограды территории завода виднелись полуразваленные цеха, в которых некогда бурлила жизнь, с зияющими глазницами выбитых окон.

Важного вида, явно уже опохмелившийся охранник, бессмысленными глазами глянув в предъявленное капитаном Мымриком служебное удостоверение, показал тому путь к заводскому музею: вход в здание музея находился чуть поодаль по прямой, а потом направо и еще три раза налево – «В общем, там сам увидишь».