Анатолий Степанов - В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

Он нас к победе привел, Иван Павлович, ― в спину ему сказал Александр.

Иван Павлович обернулся и ответил ему, как недоумку:

― Запомни раз и навсегда: к победе привел нас ты. И миллионы таких, как ты. ― Он прошел к дивану и опять прилег. Устал. ― Я очень на вас надеюсь, Саша. На тебя и на этого вот балбеса. В ваших руках будущее великой державы. Вы, лучшие из лучших, фронтовики...

― Лучшие из лучших в земле мертвые лежат, ― с горечью перебил Смирнов.

― А ты?

― А я ― живучий. Только и всего.

― Так стань лучшим. В память о тех, неживых.

― Иван Павлович, за что вы сидели? ― вдруг спросил Александр.

― Ни за что.

― Поэтому и выпустили?

― Выпустили потому, что я ничего не подписал.

― А что надо было подписать?

― Что я ― шведский шпион.

― Почему шведский?

― А что шпион, ты не сомневаешься? ― пошутил Иван Павлович. ― Я в тридцать третьем в командировке в Швеции был. Ну, все. Устал я, давай прощаться. Я, наверное, тебя в последний раз вижу.

Иван Павлович поднялся, и они обнялись. В это время из кухни заявилась Алевтина Евгеньевна и удивилась:

― Это еще что такое?

― Прощаемся, Аля.

― Ну уж нет. Они еще ужинать будут. Марш руки мыть и за стол!

Часов в двенадцать, сытые и слегка осоловевшие от сытости, Смирнов и Алик с удовольствием вышли на свежий воздух. Александр с радостью вспомнил:

― Слава богу, завтра рано не вставать. Я тебя до метро провожу.

― Давай через поселок "Сокол", а?

Среди высоких сосен в тихих закоулках прятались как бы в беспорядке причудливые нерусские дома ― коттеджи. Высокие кровли, интимные подъезды, ухоженные палисадники. У одного из них Алик остановился.

― Вот в этом доме мы жили до тридцать пятого года.

― Зачем же в наши бараки переехали?

― Отец тогда на короткую стройку уезжал в Воронеж. Ну, и нас с собой взял. А здесь приятеля своего поселил на время. Отец часто в Москву выезжал. Однажды приехал и матери говорит: извини, но я на наш дом дарственную приятелю оформил. У него прибавление семейства ожидается, ему сейчас с удобствами жить нужно, а у нас отпрыски уже взрослые. Вернемся, получим что-нибудь.

― А что приятель? ― спросил Александр.

― Не знаю. Алик усмехнулся. ― Отец после отсидки с ним не встречался.

― Хороший дом, ― оценил коттедж Александр. ― Если бы в нем жили, может, и не заболел бы Иван Павлович.

― Заболел бы все-таки, Саня. Ему там легкие отбили.

С пригорка они спустились к развилке Ленинградского и Волоколамского, у генеральского дома перешли на ту сторону к станции метро. Постояли перед прощаньем.

― Нашел убийцу того, которого в Тимирязевском лесу?

― По-настоящему руки не доходят. Текучка, суета, другие дела.

― Конечно, если бы убитый секретарем райкома был, что только бы этим и занимался. А то ― уголовник уголовника убил. Пусть себе счеты сводят. Даже лучше ― меньше преступного элемента.

― Что это ты вдруг вскинулся, Алик?

― Я не вскинулся, я две картинки увидел и так отчетливо, что сердце заболело: на колеблющихся ножонках шагает, падая к маме в руки, веселый, беззубый младенец, и мать смеется от счастья. И другая: лежит на грязном снегу с дыркой во лбу уголовник, который никому не нужен. Один и тот же человек. Вот он и вот он...

Смирнов посмотрел на Алика без злости и признался:

― Вчера, Алик, во время задержания я тоже убил человека. Потому что нельзя было не убить.

По утреннему делу в бане было малолюдно. Александр сам раскочегарил парную, два раза, через паузу, чтобы каменка подсохла и прокалилась снова, поддал и забрался на верхний полок. Первый пар он принимал всухую. Поначалу сильно обжигало. Он натянул на голову старую шляпу, чтобы не спалить уши. Лежал и предвкушал минуту, когда пробьет первый пот. Пот наконец обнаружился мельчайшими идеально округлыми капельками. Тогда он сел и стал ждать, когда оптечет. Потекло и вдруг сразу: из-под мышек, в паху, со лба, из-под бровей. Заливало и ело глаза. Он закрыл их и застонал от удовольствия: гудели косточки.

Хорошего понемножку. Он вышел в мыльную и позвал банщика. Ефим Иванович, в клеенчатом своем переднике, прикрывавшем срам, напоминал египтянина с картинки в учебнике древней истории. Египтянин уложил великороста Смирнова на шершавую ноздрястую каменную лавку и приступил. В шайке сбил могучую пену и нежно покрыл ею Александра. Прошелся, еле касаясь по всему телу, а потом, взяв грубую мочалку, намылил всерьез. Один раз и второй. В третий раз мылил мочалкой из морской травы, окатил горячей, окатил холодной, с удовлетворением услышал, как ахнул пациент, спросил почтительно: