Анатолий Степанов - В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

― Я ж говорил: без резиновых сапог не проживешь! ― обрадовался Тимка.

― Много говоришь, Тимофей, ― сказал пожилой щуплый мужик и протянул Алику пару высоких галош. ― Для тебя прихватил, если грязно будет.

― Много говоришь, Тима, много говоришь! ― Алик ликовал и влезал в галоши. ― Уж не знаю, как благодарить, Петрович.

― Веревочкой подвяжи, грязь галоши засасывает. Опять одни ботиночки останутся. ― Петрович протянул Алику кусок бечевки.

― Спасибо, Петрович, полбанки с меня.

― С ним разопьешь. ― Петрович ткнул пальцем в Тимкин живот и отошел к трактористу, который, отыскав место повыше и посуше, обихаживал там себе ложе из брезента, для того, чтобы лежа, с комфортом наблюдать, как будут корячиться с бревнами нахальные языкастые москвичи.

― Ну, Александр, отмочил ты с банкой! ― Тимка кис со смеху. Петрович же запойный! Он и в деревню ехать согласился, чтобы ее, заразу, и не нюхать!

― Предупредить не мог? ― обиделся Алик.

― Не успел, ― оправдался Тимка. ― Ну-с, граждане, белыми ручками за черные бревна, и ― раз!..

Бревна лежали вразброс. Как срубили их осенью, как очистили от ветвей, так и оставили. Бревна привыкли здесь, вросли в вялую серую землю.

Сначала раскачивали и выворачивали из земли, потом тащили по скользкой траве, затем по двум слегам закатывали на тракторную телегу. За полчаса вшестером ― девять кубов.

― Колхозник! ― крикнул Тимка трактористу. ― Заводи кобылу!

Тракторист сложил брезент и нехотя побрел к машине. Москвичи вскарабкались на телегу: застучал мотор, и поезд потихоньку тронулся. Тракторист, видимо, хотел объехать разбитую в дым свою же колею, и поэтому взял левее ― ближе к спуску в овраг, но не рассчитал, и телега, которую занесло на повороте, боком поползла вниз, сметая мелкие кусты и завалы хвороста. Москвичи в веселом ужасе прыгали с телеги.

― Совсем одичал, крестьянский сын?! ― злобно осведомился Тимофей.

Тракторист, видя, что телега остановилась, упершись в единственное дерево на склоне, заглушил мотор. Все закурили от переживаний. Некурящий Петрович от нечего делать пошел смотреть, что с телегой.

― Мужики, сюда! ― вдруг крикнул он.

Сметя хворост и проскользив до дерева, телега открыла вход куда-то, прикрытый дощатой крышкой. Тимка догадался:

― Блиндаж еще с войны!

Только сейчас Алик понял, что мягкие, заросшие травой углубления по овражному берегу ― окопы сорок первого года.

― Дверца-то никак не военная, свежая дверца-то! ― возразил Петрович. Решительный Тимка подошел к дверце и открыл ее. Из темной дыры вырвалась стая энергичных золотисто-синих крупных мух и удручающая вонь. Тимка зажал ноздри, шагнул в темноту и тут же, не торопясь, вновь объявился.

― Ребята, там ― мертвяк, ― сказал он.

― Шкелет, что ли? ― спросил тракторист.

― Шкелет не воняет, ― ответил Тимка.

― Что ж это такое, что ж это такое?! ― завопил тракторист.

― Сообщить надо, ― решил Петрович.

― А ты не врешь? ― вдруг засомневался тракторист. ― Знаем ваши московские шуточки! ― и радостно кинулся в блиндаж. И тут же выскочил из него, заладив по новой: ― Что ж это такое, что ж это такое?..

― Мы здесь покараулим, чтоб все было в сохранности, а ты дуй в деревню и сообщи по начальству, ― приказал ему Алик.

Первым прибежал высокий, с виду городской парень. Задыхаясь от быстрого долгого бега, он выкрикнул:

― Где?!!

― А ты кто такой? ― строго спросил Тимка.

― Я ― работник МУРа Виктор Гусляев, ― представился парень, показал книжечку и повторил вопрос: ― Где?

Тимка, присмиревший при виде книжечки, кивнул на дверцу. Гусляев нырнул в темноту, где пробыл значительно дольше первопроходцев. Вынырнул наконец и распорядился:

― Никому к блиндажу не подходить, ― осмотрел шестерых, решил для себя: ― Наш наверняка, не областной.

― Ему, вероятнее всего, без разницы теперь, чей он ― ваш или областной, ― Алик приходил в себя.

Услышав такое, Гусляев обрадовался чрезвычайно, вытащил записную книжку, вырвал листок, нацарапал на нем огрызком карандаша нечто и протянул листок Алику:

― Не в службу, а в дружбу. Я не могу отлучиться отсюда, а вас очень прошу сообщить из конторы по телефону обо всем, что здесь произошло.

― Не в вашу службу, а в нашу дружбу, ― бормотал Алик, изучая листок бумаги, на котором значилось имя, отчество и фамилия Ромки Казаряна и номер телефона. ― А почему Роману Суреновичу? Может, сразу Александру Ивановичу Смирнову?

― Его нет, он в отъезде, ― автоматически ответил Гусляев и только потом удивился: ― А вам откуда известно, что Смирнов ― мой начальник?