Марк Агатов: Кодирование. Гипноз. Телепатия. Вольф Мессинг

С газетным штампом ничего не вышло. Но надо ж с чего-то начать. Может быть, так: «Время было советское. Партия и правительство проявляли неустанную заботу о творческой интеллигенции». Вроде бы все на месте, и слова правильные, и акценты сделаны верно. Партия на первом месте, правительство чуть ниже, но вранье сапожным гвоздем вылезает и из этой фразы. Не было в нашем ЛИТО интеллигенции. Слесарей помню, работяг с завода видел, худосочных девиц с затуманенным взором, морем, луной и сердечком, которое то ли билось, то ли стучало в школьной тетрадке, и я, собственной персоной, «интеллигент в третьем поколении» – санитар городской психиатрической больницы, сын портного и домохозяйки. Наглый и самоуверенный, не имеющий никакого понятия о литературном труде, но желающий сообщить миру нечто важное о своей жизни.

Мы спорили друг с другом до хрипоты и обижались на тех, кто пытался образумить нас, неучей, что писательский труд – это, прежде всего, талант и непосильная каторга за письменным столом. Ежедневная, еженощная борьба с выдуманными героями, тысячи портретов, десятки тысяч диалогов, и все время слова, слова, слова.

Где сейчас эти «будущие гении»? Чем занимаются? Написали ли они свой главный роман? Как сложилась их жизнь?

Я не помню даже фамилий «подававших надежды». Мы собирались по выходным в редакции городской газеты. Читали свои рассказы, стихи, главы из ненаписанных книг, но чаще всего на суд зрителей выносился записанный на мятых листах бумаги «поток сознания».

Эти тексты нельзя было назвать рассказом, зарисовкой, повестью, но они имели успех. Вычурные фразы, странные обороты речи, отсутствие сюжета – все это казалось тогда чем-то новаторским, гениальным, но только в авторском исполнении. Стоило взять в руки измученный автором листок бумаги и посмотреть на синие кривые строчки своими глазами, как тут же исчезал «ораторский гипноз» исполнителя, и написанный текст уже не казался таким гениальным.

Почему именно сейчас мне вспомнился этот «литературный поток сознания»? Ответа нет. Просто на холодном зимнем пляже после приливной волны остается еле заметная цепочка моих следов, так и в памяти моей растворились без остатка лица непризнанных гениев из евпаторийского ЛИТО, но остался завораживающий голос и «поток сознания» неожиданно появившегося и навсегда исчезнувшего человека.

В воскресенье тринадцатого я дописывал очередную главу нового детектива о народном мстителе. Мой главный герой, журналист-убийца, весьма похожий на самого автора, взорвав машину со столичными грабителями, завершал финальный диалог с женщиной-свидетелем. И вот она уже пошла с букетом желтых роз, чтобы положить их на только что убитого честным человеком разбойника, как вдруг звякнул телефон, напоминая, что в реальной жизни через полчаса меня ждут в евпаторийском ЛИТО с тридцатиминутной речью.

А у меня перед глазами желтые розы, женщина-свидетель, взорванная машина и три мужских трупа. Я смотрю на будильник, отсчитывающий минуты. Надо срочно дописать абзац. А может, их оставить в живых? Я же могу даровать им жизнь. Три недостойных негодяя лежат без движения на залитом желтой краской асфальте. Убить или оставить. Быстро скользят минуты в часах. Бог с ними – я дарую им жизнь. Это их день – 13 января 2008 года, потому что сегодня меня пригласили в ЛИТО выступить перед теми, с кем начинал, рассказать об итогах и, наверное, научить чему-то тех, у кого еще все впереди. Последним – я могу только завидовать.

Я убираю слово смерть из третьей главы. Три негодяя переживут «Тайну красного чемодана», но доживут ли они до конца книги, не знает никто, даже автор, потому что детектив я пишу вместе с читателями и тут же выкладываю только что написанное в Интернет… Это первый подобный опыт создания криминального чтива в реальном времени.

Я отключаю компьютер и возвращаюсь в суету моего родного города, где нет отравленных бумажников, взрывов машин и желтых роз. Меня ждут в ЛИТО.

Перекресток Победы – Некрасова. Красный глаз светофора, за спиной городской ЗАГС, впереди памятник маршалу Соколову, а через два дома профсоюзная обитель, приютившая на время местных поэтов, писателей и тех, кто пытается заявить о себе.

Я вываливаю из дипломата свои книги, те, что вместились в его нутро, и выставляю в длинный ряд на столе президиума. В той прошлой жизни в ЛИТО не было стола президиума, поэтому, наверное, никто и не тащил туда своих книг. Но сегодня я должен говорить какие-то слова о творчестве, отчитаться о проделанной работе. Вместо этого я рассказываю о том, как меня известный русский писатель Владислав Бахревский отхлестал однажды прилюдно за то, что я приношу в ЛИТО короткие малохудожественные тексты и называю их рассказами. Он говорил, что рассказ – самый трудный литературный жанр, и написать его дано не каждому.