Лилия Беляева - Убийца-юморист

— Слушай, — спросила я, — а кто такой Петечка, Петюша? Знакомый ваш?

— Можно сказать, очень близкий! Прям родной! — ответила Дарья. Витькин кормилец и поилец. Он их три штуки уже сделал и продал. Холстов, красок накупил.

— Кого «три штуки»?

— Да Петра Первого! Витька зовет его попросту, от большого душевного расположения, Петечкой.

— Ах вот оно что!

— Он же тот ещё юморист! А полный титул, если… если… будет «убийца-юморист». Ничего себе?

— Ничего… Но давай подождем… Давай не будем накручивать… Его куда увезли? Кто увез?

— Сразу две «скорых»… Одна белая, вторая голубая. Не помню, в которую положили… Сказали — «ждите известий». Обещали сами позвонить…

… Париж… Париж… Почему-то в тот момент, когда Алексей спросил меня, где я хочу очутиться, я сказала:

— В Париже.

Хотя должна была сказать:

— Чем дальше от Земли, тем лучше.

Самое большое мое желание было и самым детским — не думать, не занимать мозг проклятыми мыслями о добре и зле, о силе порока и слабости добродетели. То есть в конечном итоге все сводилось к одному тоскливому упадническому выводу: «В мире переизбыток лжи. Так было, есть и будет».

… Мы сидим с Алексеем в кафе на Монмартре. Всего три голубых столика под тентом этого кафе… Мимо идут люди. Их много. Они словно бы роятся. Туристы, сплошь туристы… Всем хочется подышать заманчивым воздухом Парижа, чтобы потом где-то бросить между прочим:

— Монмартр? Ничего особенного…

Но Париж как-то же воздействует, как-то же, помимо твоей воли, способен утешить… Ну хотя бы тем, что похож на проходной двор человечества. Это даже не город, а декорации, частью оставшиеся от прежних исторических спектаклей, частью подстроенных заново. Париж говорит тебе: «Не унывай! Все повторяется. Ничто не ново под Луной. Лови мгновение!»

И я ловлю его. Запах кофе из маленькой чашки кажется каким-то сверхчудесным, потому что смешивается с прохладой осеннего парижского утра, когда вовсе не холодно и солнечно, однако и не жарко, когда тонкий шерстяной свитер и джинсы — в самый раз. Из керамической бежево-зеленоватой узкой вазочки склонилась белая розочка и уронила на голубую гладь легкий лепесток, похожий на ладью. И как-то очень кстати. Здесь в Париже, на знаменитом книжном развале, Алексей купил мне книгу японских поэтов восемнадцатого века и поучительно сказал:

— Читай! И закаляйся! Ищи красоту, а не грязь! Цени четверть прекрасного мига, как японцы!

Я открываю эта маленькую, легкую книгу, где пришлось, и читаю в середине страницы:

Я перевожу взгляд на лепесток белой розы. Он чуть-чуть колеблется под слабым ветром…

Алексей касается моей щеки своей щекой и проговаривает:

Он смотрит на меня веселым синим глазом. Я говорю:

— Ты глядишь на меня как на красавицу, надеюсь?

— Только так и не иначе!

— Значит, ты очень, очень смелый мужчина.

— Ну уж и «очень»…

— Очень! — настаиваю я. — Потому что только очень смелые мужчины способны общаться с красавицами. Например, какая-то американская знаменитая актриса в какой-то газетке жаловалась, что несмотря на всю свою выдающуюся красоту, пребывает в одиночестве, ни один парень не может подойти к ней и пригласить на свидание. Красота и независимость отпугивают даже самых отчаянных кавалеров.

— Идиотов — спешу уточнить, — отзывается Алексей. — идиотов и неврастеников.

— Не скажи. Актрисе Линде Фиорентино, она играла в знаменитом фильме «Мужчины в черном», все мужики кажутся убогими трусами. Им, видишь ли, повторяю с её слов, — нравится чувствовать свое превосходство над женщинами. Когда женщина красива и умна… несутся прочь.

— Не дождешься! — сказал Алексей и толкнул меня плечом. — Не на того напала. Хочешь в Версаль? Более чем на триста лет назад? Мигом организую!

— Ладно. Версаль так Версаль…

Но прежде мы ещё покружили по узеньким, путаным улочкам Монмартра, поглядели, что там продают в малюсеньких магазинчиках, набитых открытками, картинками, сувенирами, едой, тряпками, и откликнулись на ласковый сдержанный призыв худого, длинноусого художника: мол, вы такая чудесная пара, не хотите ли запечатлеть мгновение своего счастья на листе картона…