Лилия Беляева - Новый русский и американка

— Хорошо я тебя? — спросил рыжий, веснушчатый Фрэнк, сверкая голубыми, наглыми, прекрасными глазами победителя и главаря.

— Замечательно! — искренне ответила я.

Так вот, в те дни мне было не до карьеры манекенщицы. Мы с Фрэнком еле-еле дожидались вечерних сумерек, чтобы пробраться в заброшенную конюшню, и там, смеясь оттого, вроде, что сено колется, торопились раздеться догола… До сих пор запах старого конюшенного сена и лошадиного навоза возбуждает во мне свирепое сексуальное желание… До сих пор…

Но я что-то слишком далеко ушла от каюты на русском теплоходе, который плыл в Японию из Гонконга. От уютной каюты, где, слава Богу, было подходящее зеркало, которое позволило мне тщательно осмотреть свое тело и лишний раз убедиться — природа не пожалела на меня усилий, а также не зря я пользуюсь патентованной косметикой: смотрюсь лет на двадцать, не больше. Ну, конечно же, не последнюю роль здесь играют мои густые, светлые, с золотой искрой волосы. Когда я быстро иду — они летят за мной по ветру, как легкая накидка, чуть-чуть отставая… ничего не скажу — очень-очень эффектно.

Для чего смотрюсь в зеркало с тщательностью контролера-ревизора? Для того, чтобы лишний раз убедиться в одном — я создана для любви, только для любви, как иные женщины — для поддержания огня в домашнем очаге, для приготовления салата «виктория», для работы с газонокосилкой, для родов и последующего глубинного интереса к качеству детского кала на текущий момент…

Нет, нет, я вовсе не отрицаю значимости вполне одомашненных, «кухонных» женщин, как и женщин деловых, которые нравятся себе в костюме и с короткой стрижкой, толкующих о «маркетинге» и прочих серьезных, великих вещах. Я не отрицаю и величие материнства. Смешно было бы все это отрицать, если все человечество держится на женщинах-добровольцах, которые хотят иметь детей, а следовательно, поступают весьма патриотично, постоянно пополняя ряды солдат, юристов, полицейских, новых матерей, всякого рода общественных деятелей, официантов, часовых дел мастеров и так далее.

Я лично? Но я же, кажется, уже сказала, что составила план: до тридцати лет — только секс, а там видно будет. Хотя бы потому, что мне противно медицинское вранье — будто роды удивительно облагораживают женщину и добавляют ей красоты.

Могу поверить — мученическая жизнь женщине до родов, когда она превращается в огромную сардельку, когда её лицо заляпывают желтые пятна, когда у неё (это мне рассказывала подружка по колледжу Ирэн, которая рожала уже трижды) возникает, фффу-у! — геморрой от того, что на нижние органы давит плод, — так вот, мученическая жизнь женщине обеспечена.

Не привлекаю в качестве аргумента сам процесс родов — как это больно, страшно, а подчас и опасно… Но облагораживание мученичеством — это ведь не нечто, что так и бросается в глаза. А вот потери, которые несет после родов бедная юная женщина, очень часто невосполнимы… У той же Ирэн обвисла грудь, прорезались первые морщинки. Да и талия заметно сдала…

…Повертевшись у зеркала, голенькая, как только что рожденная из белокружевной пены за кормой, я подвела итог: «Во мне ещё столько прелести, я ещё такая красоточка, что… вполне… вполне…» И, надев свое белое шифоновое платье, в котором меньше веса, чем в носовом платке, сунув свои прелестные узкие ножки в белые босоножки на тонком каблуке, в последний раз сравнив правую и левую бровь — ровно ли покрасила их, и быстренько побрив ноги, я вышла на палубу, на ветер, под солнце… И, делая вид, будто мне как-то немного меланхолично, а в общем-то ничего не интересует, прошлась туда-сюда. Но нигде, нигде… Продефилировала по палубе с другого боку, поднялась на нос теплохода, постояла рядом с флагштоком, на котором бился под встречным ветром какой-то полотняный квадрат… Но нигде, нигде…

Вернулась в каюту, подновила линию по контуру губ… опять вышла…

Чего я хотела? Вроде бы немногого — ещё раз увидеть «нового русского», того, в белых плавках, которые он по незнанию приобрел в магазине «сюрпризов».

Нет, конечно же, вру. Мне захотелось, очень захотелось, чтобы он, увидев меня, немножко удивился бы моей, скажу так, приятной внешности… А дальше… дальше будет видно… В глубине души я не сомневалась — и этот человек, как и десятки до него, падет к моим ногам и будет, хоть на время, но безраздельно мой. Мне ведь тоже никакой мужчина пока не нужен надолго и тем более навсегда. Для меня пока мир тем и интересен, что полон этих живых и тоже жаждущих игрушек — мужчин.