Лилия Беляева - Игра в дурочку

Закончив свое дело, тяжело дыша, Самовзвод полез за пазуху, вытащил пистолет, направил его в сторону обнаженной женщины и выстрелил ей прямо в сердце, прохрипев:

— За моих корешей! Кого наградила триппером! Больно сахарная бл… ща!

Он снял телефонную трубку:

— Антоныч! Я тут с одной перепихнулся. Надо бы укольчик или что… Жди!

Он выпрыгнул в открытое окно.

Наутро соседка обнаружила труп, вызвала милицию.

— Вы слышали выстрел? — допытывался следователь.

— Нет. — Значит, пистолет был с глушителем, — догадался сыщик…»

Я закрыла данное произведение искусства, присовокупив: «Михаил! С тобой не соскучишься! Но если бы ты был мне настоящим другом — пришел бы завтра с утра и рассказал бы мне все-все. Я хочу все знать! Я хочу хоть что-то понять до конца!»

Небо в клеточку из бледно-зеленого превратилось в джинсовое, с тем же молочным оттенком, какое бывает у этих штанов после их отмачивания в стиральном порошке. Я выключила настольную лампу и глядела на него как в лицо собственного одиночества. Нам, собственно, нечего было сказать друг другу. Но мы знали теперь: есть такое странное состояние невесомости, подвешенности, когда выпадаешь напрочь из времени, пространства, собственной биографии, когда осознаешь во всей полноте и ясности — подлецов на этом свете гораздо, гораздо больше, чем можно было предположить, что тут просматривается не некое исключение их правил — а само правило… И врав, прав Юрчик-Пономарь, уверяя, что мир как стоял на зле, так и стоит и ничего с этим не поделаешь…

Однако… однако так не захотелось с этим мириться, даже мысленно, когда вдруг небо зарозовело и защебетали птицы, налетел ветерок, растормошил сонный тополь…

К пожилой санитарки, что пришла с ведром и щеткой, спросила, который час, а заодно и день. Она, видимо, привыкшая к проявлениям разного рода полоумия, ответила без удивления, будничной скороговоркой. Получалось, в Доме ветеранов я была четыре дня назад. Четыре дня назад Аллочка резала себе руку, чтобы доказать мне, что она со мной заодно, и с Токаревым тоже…

Но что дало мне это знание? Гораздо важнее была на сегодня другое если бы пришел Михаил и рассказал, как, что, и про Аллочку в том числе… Вот уж мука мученическая — дожидаться объяснения загадочных явлений! Когда хоть криком кричи, хоть молоти кулаком в стену — ничего не узнаешь до тех пор, пока кто-то там решит, что теперь можно развязать секретные узелки…

Я встала у окна и смотрела на ту часть асфальтовой дорожки, по которой шли и шли люди. Верно, врачи возвращались на дежурство, больные спешили дышать утренней свежестью. Стыдно, стыдно признаться, но если бы в эту минуту я увидела Алексея, то, чес слово, не оценила бы сей факт по достоинству, а подумала бы бесчувственно: «А где Михаил?!» Ну да, да, мое любопытство, а если сказать красивше — любознательность, пробудились на алой заре и потребовали пищи…

Но время шло, а Михаил не шел. Так ведь он и не обещал быть сегодня. Я продолжала маяться у окна и после того, как позавтракала, и после обеда… Только все не впрок, если не считать того, что внезапно меня сморила усталость, и я уснула и проспала до полуночи, как потом оказалось. Организм, стало быть, знал, как, сколько чего нужно ему, чтобы вернуться в исходное положение, добрать силы, истраченные на всю эту нервотрепку…

Михаил объявился к вечеру, когда на песке больничных аллей шевелились темно-сиреневые кружевные тени, а вдали, на золоченом церковном куполе, горела белым, ослепительным, одна точка.

— Думала, не приду?

— Думала.

— Твое любопытство уже сгрызло печенку?

— И селезенку впридачу.

— Тогда я расскажу тебе некую историю, которая случилась в некотором царстве-государстве. Пошли вон по той аллейке, а то тут солнце печет. Или тебе оно в кайф?

— Все равно! Не тяни!

В полузаброшенной аллее, где сквозь песок пробивалась трава, где отчетливо, как за городом, посвистывали птицы, где я то и дело приостанавливалась, чтобы справиться с очередным приступом изумления, мне рассказывалось о том… какая я, в сущности, несмышленая девица…

Оказывается, в Доме ветеранов работников искусств, о котором ушлые журналисты из газет, радио и теле, прикормленные, разумеется, пели гимны, происходило черным черное, хичкоковское действо, ковались из грязных грязные капиталы… Там орудовала весьма профессиональная банда. Точнее одно звено наркомафии, берущей начало в Афганистане-Таджикистане.