Лилия Беляева - Игра в дурочку

— Пей. Надо.

— Спасибо вам. Если бы не вы…

— Хм, — отмахнулась, — кто-нибудь все равно тормознул бы. Вроде, нормальных людей ещё не всех передавили…

«Вот о ком надо писать, — решилось само собой. — С именем, фамилией…» Во мне ожил и пошел-побежал по нарастающей профессиональный хваткий напряг, сладостное предвкушение удачной охоты в дебрях чужих мыслей, желаний, надежд.

— Почему вы не ушли домой? Ведь поздно…

— Дежурю.

— И часто?

— Часто.

— Почему?

— Дома делать нечего.

— Вы… одна?

— Была не одна, когда-то.

— Развод?

— Он самый.

— Наверное, инициатива ваша… Я так думаю.

— Абсолютно точно. Выставила за дверь. Из-за сына… Сын умирал, а он, отец, по кабакам и бабам шлялся…

Я принялась лихорадочно искать, как иголку в сене, слова утешения, подбадривания. Но не нашла. Она сжала пальцы в кулак и разжала. И тут вдруг я нашарила нужное:

— Вероятно, ваш сын был чудесный парень. Похож на вас.

У неё поплыл взгляд, глаза наполнились слезами, но губы задрожали в улыбке:

— Все верно! Все верно! Чудесный, чудесный, щенкам морды после творога обтирал, полы за ними ничуть не брезговал мыть. Его сучка, девочка наша Нюра, коккер-спаниель, до сих пор ждет, сидит на подоконнике и ждет. Очень, очень был на меня похож… Светленький. А вы ешьте, ешьте, вам надо поддержать организм! Я уверена, вас кто-то очень любит. Но не стандартный… не бросовый… Догадалась?

— Есть… отчасти, — соврала-не соврала я в легкую.

Светлана Станиславовна усмехнулась:

— Разберетесь еще! В молодости легче! — пообещала, повернулась и ушла.

Странное дело — Алексей, подающее надежды будущее светило, выпал из памяти… Хотя это было более чем глупо и даже непрактично. Он ведь исходил в своих действиях из самых благих намерений. Он же не раз и не два подчеркивал, что ради меня старается, а не только потому, что его зовет к себе вершина профессионализма, славы, здоровое мужское честолюбие. Это же совершенно справедливо — сегодня истинный мужчина, достойный жизни на земле, проверяется в конкретном деле, в умении хватать крокодила-удачу за хвост и не выпускать, хоть он будет клацать зубами, стремясь оторвать не только твои уши, но и детородные органы.

И он тысячу раз прав, указывая пальцами на тех своих сверстников, из которых ничегошеньки не вышло, сплошь неудачники и пьянь… В тридцать-то лет! Ну не позор ли? Конечно, позор!

Однако думать об Алексее, вспоминать разговоры с ним оказалось словно бы не под силу после всего, всего, всего. Он, с его прозрачно-синими глазами, полными азартной нежности, когда брал меня за плечи и притягивал к себе, — словно бы не вписывался в окружающий ландшафт, словно бы уплыл вон на ту бледную звезду, где возможна некая и весьма оживленная, но своя отдельная жизнь…

На дверь, однако, поглядела. Вдруг она сейчас резко отворится и, шурша халатом, влетит… Он не ходил, а именно летал, шурша как бы белыми крылами… Только вот беда: как прилетел, так и улетел… «Делу время женщине час!»

«Вредная ты! — осудила сама себя. — Вредная и противная! Почему? Да потому, что требуешь от человека полной самоотдачи, хотя сама… хотя сама… Но интересно, как он оценит свой побег в Швейцарию после того, что узнает… Интересно, улетел бы туда, если бы предполагал хоть отчасти, чем мне грозит Дом ветеранов? Наступил бы на горло собственной песне?» Ответа не набежало. Хотя возник новый вопрос: «Влезла бы ты сама во всю эту историю, если бы заранее знала, куда оно тебя заведет?» Ответ тоже задержался где-то в пути…

Но хоть какая-то ясность требовалась. Ну хоть бы знать, какое сегодня число, день недели… Сколько времени провела в приватных беседах с бывшим Чацким, а ныне бандитствующим Юрчиком Пономарем, сколько здесь, на койке…

Ночная больничная тишина стояла столбом и нарушать её не захотелось. Взяла с тумбочки одну из книжонок, принесенных Михаилом. На обложке значилось: «Сладкий вкус крови». Ну то есть самое оно для того, чтобы познать законы написания детектива. Чем черт не шутит, вдруг да осилю и выдам на гора нечто подобное… деньжат подзаработаю… матери шубенку куплю, а то у неё облезлая… себе того-сего, Митьке…

Первые же строки уволокли в самый омут интриги и огнедышащих страстей: «Бойченко (он же ветлугинский авторитет Самовзвод) глядел на стриптизершу, багровея все больше своим большим пористым лицом.

— Что? Нравлюсь? — Элеонора отпила из бокала шампанское, остальное плеснула себе на роскошные белые груди, каждая с мичуринское яблоко. Затем медленно принялась скатывать с длинных загорелых ног черные чулки на резинке… её крошечные трусики из французских кружев величиной с кленовый листок, упали следом, обнажив интимное местечко… Самовзвод сорвался с места и кинулся на Элеонору, как голодный шакал на падаль. «Врешь, не уйдешь!» — клокотал он горлом, врезаясь в податливое мягкое тело своим беспощадным мужским инструментом. Элеонора стонала от наслаждения, крепко упираясь в низкую спинку кровати. Ее расставленные по ковру ноги дрожали от ненасытного вожделения. При этом она не забывала подсчитывать: «Долларов триста даст… А может, и тысячу…»