Андрей Белозеров - Роскошь нечеловеческого общения

А на самом деле никаких интриг, в понимании Павла Романовича, не было вовсе. Может быть, те, кто вели игру, и считали свои действия интригами, но, по сути, то, что они творили, было убогой иллюстрацией к известной поговорке о ломе и приеме. Впрочем, и сама эта поговорка — плод столь же убогой, рабской фантазии и косноязычия…

Когда этим «игрокам» было нужно, они шли напролом, и единственной защитой от них была, как ни странно, та самая уже сто раз охаянная, вошедшая в анекдоты, заляпанная грязью коммунальных разговоров, оболганная и вывернутая наизнанку, ставшая почти ругательным словом ГЛАСНОСТЬ.

Для подавляющего большинства соотечественников она давно уже была пустым звуком, а для Павла Романовича — последней надеждой. Она работала, несмотря на похабные анекдоты и презрительные усмешки, она была единственным тормозом, который не давал машине произвола дать полный газ и понестись вперед, сминая всех и вся на своем пути.

В крайних случаях «игроки» использовали последний и главный аргумент в своих спорах с оппонентами — пулю, бомбу, топор, — но все же они не часто решались ставить такого рода точку, подводя итог той или иной дискуссии. Слишком много шума сразу поднималось вокруг подобных инцидентов, слишком много людей начинало докапываться до причины трагедии и слишком опасно по нынешним временам было прибегать к прямому криминалу. Тем не менее и это было в порядке вещей. «Игроки» знали, что если применять бандитские методы не слишком часто, они вполне могли сойти с рук. До сих пор, по крайней мере, сходили. Как ни крути, а ни одно громкое заказное убийства пока еще не было раскрыто.

Нет, не сила, не опыт, не знания, не умение руководить, не красноречие и образование были решающим фактором для сохранения и умножения собственного благополучия и политической карьеры. Нужно было просто стать «своим». Шагать в ногу. Как и прежде — в коммунистические времена. Пить с ними водку. Париться в баньке. Веничком охаживать. Анекдотики свежие «травить». Матерком легким, этак «по-народному», «по-простому», забавляться. И быть исполнительным, послушным и нетребовательным. На первом этапе. Потом, когда согласно их отвратительной, противоестественной субординации придет твое время, когда займешь свою нишу, можно уже и требовать, и покрикивать, и командовать. Теми, кто тебе венички вымачивает. Анекдотцами сыпет. Водочку в стакан подливает и в глаза заглядывает — не мало ли?

И жить, не мучаясь угрызениями совести. Мораль — понятие условное, диктуемое законами конкретной социальной среды. То, что ему, Павлу Романовичу, кажется диким и мерзким, для них — Божья роса. Вот если войти в их среду, принять их законы, тогда, конечно, будет значительно легче. Проще. Тогда не нужно будет думать — прав ты или не прав, хорошо ты поступил или плохо… Как надо, так и поступил. Коммунисты это хорошо понимали. Вся система на этом держалась, да как держалась — всем на зависть и удивление. Народ вон до сих пор теплым словом вспоминает — «порядок, мол, был…»

Еще бы. Порядок. Кому — порядок, а кому и полное раздолье. Знаем мы этот их порядок…

Но ведь, гады, прямо по Петровскому уставу действуют. Из всех видов оружия… Только одно исключили — маневр. Безо всякого маневра прут напролом. До полного уничтожения…

— Коль мысли черные к тебе придут, откупори шампанского бутылку иль перечти «Женитьбу Фигаро».

— Что? — вздрогнул Павел Романович и повернул голову.

Он сидел на заднем сиденье своей служебной машины, которая как раз в этот момент остановилась перед парадным крыльцом Института. Сегодня Павел Романович Греч собирался прочитать лекцию студенткам-первокурсникам. Первое сентября все-таки, День знаний. А он, мэр, до своего политического взлета сколько лет преподавал в Институте! Он же здесь каждую ступеньку на каждой из бесчисленных лестниц помнит, каждый закуток, каждую курилку, все лаборатории, кабинеты, аудитории, все это для него — как дом родной. Дом, в котором он хоть ненадолго забывает о нахлынувших совершенно неожиданно неприятностях, о проблемах, которые предстояло как-то решать.

— Что? — повторил он вопрос.

— Ничего, — ответил Журковский. — Ничего. Просто смотрю, закручинились вы что-то, Павел Романович. Вот и решил подбодрить. Что-нибудь случилось?

— Ничего нового, — покачал головой мэр. — Ничего, Толя, это я так… Задумался просто.

— Ну-ну, — Анатолий Карлович пристально смотрел в лицо мэра.

— Да не сверли ты меня так глазами, — через силу усмехнулся Павел Романович. — Все нормально.