Андрей Белозеров - Роскошь нечеловеческого общения

— Манхэттен, — бросил он водителю-арабу.

«А ведь действительно, русских в такси почти не осталось, — отметил Леша, вспомнив недавний разговор с Анджеем. — Растут наши люди, растут. Их теперь на пять баксов в час даже не заманишь…»

— Что? — спросил араб.

— Манхэттен, — повторил Леша, вытащив из заднего кармана джинсов две купюры — пятьдесят и сто долларов. На автобусе он мог бы доехать, заплатив вдесятеро меньше.

— Рюски? — водитель широко улыбнулся.

— Рюски, рюски, — передразнил его пассажир. — Поехали давай.

Через пятнадцать минут они миновали аэропорт имени Джона Кеннеди. Тот, кого называли Лешей, отвернулся от терминалов, отчего-то не желая смотреть на эти ворота, через которые он теоретически мог бы вылететь на родную землю.

В Бруклине уже начались заторы и движение замедлилось — сотни машин тянулись в сторону Манхэттена: граждане города хотели встретить Новый, двухтысячный год в центре мира, каковым считали этот остров.

— В даунтаун, — бросил Леша водителю, когда машина подобралась к Бруклинскому мосту.

Он вышел на Мюррей-стрит. До вечера было еще далеко, и времени на то, что требовалось сделать, оставалось вполне достаточно. А требовалось всего ничего — в банк зайти…

Уже через два часа Леша шел по Бродвею наверх, сжимая в руке обычный черный кейс, в котором лежали без малого сто тысяч долларов наличными. В кармане его куртки имелись новые, а точнее, первые его американские документы, которые Леша, благодаря немалым материальным затратам и используя старые, оставшиеся еще со времен службы в специальных подразделениях Советской Армии связи, осторожно, по многу раз проверяя и перепроверяя каналы и людей, задействованных в цепочке оформления, выправил за эти четыре года.

Он шел, с трудом продираясь сквозь праздничную толпу, которая, с увеличением порядковых номеров улиц, делалась все гуще, чтобы достигнуть максимальной плотности на Таймс-сквер, где и должен был случиться апогей праздника. Из-за обилия искусственного освещения — помимо обычных реклам, улицы украшали многочисленные экраны, демонстрирующие встречу двухтысячного года в разных городах мира, а с крыш небоскребов били прожектора — казалось, что сумерки уже наступили, хотя до полуночи оставалось еще около восьми часов.

«Дожил, — думал Леша, выходя на Таймс-сквер. — Дожил. Двухтысячный. А я еще и не старый совсем. Сороковник. И деньги есть. И — свобода. Свобода от всего, черт бы их подрал!..»

Он поднял голову и увидел на огромном экране Красную площадь. Москва. Там двухтысячный уже наступил. Боже, что там творилось!

Леша остановился, замер, впившись глазами в экран. Что там творилось!.. На Красной площади было полно народу. Камера крупно показывала смеющиеся лица, глаза, исполненные радостной надежды, целующихся, орущих, пьющих шампанское из горлышка людей, которые выглядели абсолютно счастливыми.

Он проглотил комок, возникший в горле. Все. Это… — пусть это и будет прощанием. Все. Хватит сантиментов.

Толпа сдавила его сильнее, и вдруг Леша почувствовал спиной какой-то странный, нехарактерный дискомфорт. И в следующее мгновение все понял.

— Извини, майор, — прошептал над его ухом незнакомый голос. Незнакомый, но с очень привычными интонациями, которые он пытался забыть все эти годы в ресторане Анджея, — интонациями из той, прошлой жизни.

— Извини, майор, — повторил голос, и сильная рука вырвала чемоданчик с деньгами из Лешиной кисти, разжавшейся от страшной и резкой боли.

Толпа еще несколько секунд качала тело того, кого называли Лешей. Потом кто-то заметил, что с мужчиной в кожаной куртке творится что-то неладное, его оттащили к витрине магазина, положили на асфальт, кто-то вызвал «скорую». Полицейские, размахивая руками и празднично улыбаясь, предупреждали прохожих, чтобы те случайно не наступили на лежащего у стены человека — какая жалость, плохо стало во время праздника, ну что же, давка, волнение, всякое бывает…

На огромном экране, ухарски размахивая саблями, выплясывали казаки.

Человек с кейсом был уже далеко. Он прошел на запад по Сорок Второй — за Восьмой авеню уже было разрешено автомобильное движение, — увидел поджидавший его автомобиль и только тогда сунул в один из черных мешков для мусора, сваленных кучей на углу, длинное, покрытое подсыхающей кровью шило.

«Бой — средство войны. Цель ее — уничтожение противника. Успех боя зависит от согласованных действий всех видов оружия. В основе всего лежит маневр».