Владимир Таганцев - Золотое яблоко Фрейи

— Слушайте, Том, а небольшой ракетный крейсер вы в нее не положили'? У вас не сумка, а бездонный мешок.

— Сумка неплохая, вы правы. Мне ее подарила Айрис на день рождения.

— Прекрасный подарок, — согласился профессор. — Все, что вам нужно, вы запросто из нее извлекаете. И для чего вы приобрели столь дальнобойный фонарь? Хотите поохотиться в подземельях замка за привидениями?

— Да нет, это слишком банально. Надо поймать вашего волосатика, — ответил Арчер.

— He пойму, когда вы говорите серьезно, Том. Можно закалить нервы в беседах с вами.

— А разве это плохо? — возразил Арчер. — Я, например, с удовольствием поменял бы свои нервы на закаленные. фонарь же мне нужен как своего рода оружие.

— Конечно, против Хозяина!

— Вернее сказать — его методов.

— Не собираетесь ли вы упорядочить лучом света хаос! — спросил профессор.

— В какой-то степени — да. Но не это главное. Мистер Копье действует только в темноте, а мы его немного потревожим. Все убийства, включая намеченное на сегодняшнюю ночь, совершаются при полном мраке, в новолуние. Месяц для него…

— «на пол Земли зловещий полусвет бросает», — продолжил профессор.

— Хм, это откуда? — удивился Арчер. — Опять в десятку!

— Мильтон [22] Джон Мильтон (1608–1674) — английский поэт. , «Потерянный рай», — пояснил профессор.

— Не интересуюсь… к сожалению, поэзией. Что он в своей поэме воспел сатанизм?

— Ну как же вы, право! Так сплеча рубите голову… Джон Мильтон, на мой взгляд, самый талантливый поэт XVII века. И его поэма просто замечательна. Конечно, он допустил вольность, создав достаточно привлекательный образ Сатаны, но это же поэзия. Мильтон первый решил вопрос о праве на поступки, несколько нарушающих мораль христианина, но…

— Воспел сатанизм, — упрямо повторил Арчер. — Честно скажу: мне глубоко безразлично в какой рай попал он сам, но благодаря таким поэмам и появляются слуги дьявола, сеющие мрак и хаос на Земле.

— Не буду с вами спорить, Том. Для меня он просто выдающийся поэт, — сказал профессор.

— Вот-вот. Неудивительно, что в эпицентре этого безумства оказались вы. Кстати, а не он назвал хаосом туманную ночь?

— Это определение появилось еще до нашей эры, Том. Древние греки называли хаосом бездну, в которой обитают ночь и туман.

— Ага, безлунная ночь… Сдается мне, Хозяин иногда открывает обтрепанный томик «Потерянного рая», — размышлял вслух Арчер.

— Безлунная ночь, согласен, — произнес профессор и вдруг спросил: — А пепел?

— Что пепел? — насторожился Арчер.

— Друг мой, еще Эдгар По заметил, что искусство аналитика проявляется именно в непредвиденном и неожиданном. И не стоит меня переспрашивать с целью оттянуть время и собраться с мыслями.

— Еще одно очко в вашу пользу, док. Пепел… Пепел в этой истории преследует нас повсюду. Его обнаружил в ящике епископа еще в 1322 году И не далее как сегодня ночью вы получили целую коробочку этого вещества. Что это? Намек на то, что все мы в этом мире смертны и превратимся в тлен? И посягнувший на тайну куда как более смертен, чем все остальные? — рассуждал Арчер.

— Нет, Том, это слишком примитивно, — возразил профессор. — Древесный уголь можно назвать черным?

— Ни разу не видел белых головешек, — улыбнулся Арчер. — Пепел и мрак? Пепел как символ хаоса?

— И пепел появляется в новолуние… Это сочетание слов — «пепел» и «новолуние» — вам ни о чем не говорит?

— Э… Да! Новолуние астрономы называют еще и пепельным светом луны, так?

— Приблизительно так, — согласился профессор. — Это явление, названное столь поэтически, — незаметное для обычного глаза слабое свечение лунной поверхности, да и в само новолуние за счет отраженных от Земли солнечных лучей. Но давайте спустимся с небес или Луны на Землю.

— Давайте, — согласился Арчер.

— Что мы имеем на практике? Пепел в ящике, на столе, в сейфе, в коробке. Куда бы ни сунулся Хозяин, он всюду оставляет пепел, именно о с т а в л я е т. Семь лет назад я обнаружил его на столе в библиотеке, но книги на нем не было. Ее просто поставили на место! А пепел, письмо, записи Эдсон и спички не тронули. Что это значит, Том?

— Не иначе как он, Туз Пик, везде оставляет пепел как свою черную метку. «Я проникаю всюду, и вот мой знак». О его тщеславии я уже, кажется, говорил.

— Да, кроме гипертрофированного тщеславия, нуждающегося в подкреплении высокомерным и постоянным самоутверждением, других причин, побуждающих его оставлять повсюду пепел, я не вижу.