Николай Зорин - Формула влияния

— У Белки с Барбосом родились щенята, а у тети-Любиной Мани скоро козлята будут, — затараторила Машка, запрыгивая в машину. — А еще мы собирали клубнику и кормили курочек у тети Наташи, — снова начала выдавать новости недели Машка, как только устроилась.

Едва я поставила машину, Машка потащила меня смотреть на щенков дачной беспризорной пары. Собачье семейство проживало под навесом, сделанным для сушки сена.

— Вот, смотри, какие миленькие! — Машка, смешно изогнувшись, локтем (помня о строгом запрете показывать пальцем) ткнула в сторону семьи. Щенки спали на сене, сгрудившись вокруг жутко огрудастившейся Белки. Пузатые, довольно уродливые (родители их тоже красотой не отличались), неимоверно блохастые, умилять они могли разве что мою шестилетнюю дочь.

— Да, — согласилась я, покривив душой, — миленькие.

— Давай возьмем одного домой, в город, когда они немного подрастут, — предложила Машка. — А лучше двух, чтобы им не было скучно.

Я поняла, что стала жертвой собственного лицемерия, и не знала, как выпутаться из этой ситуации. К счастью, подошла мама и спасла положение.

— Нет, что ты, Машенька, они будут скучать по своим маме и папе, братикам и сестричкам, нельзя их разлучать. — И, не дав Маше осознать крушение надежд, быстро прибавила: — Мама привезла шикарный торт, пойдемте пить чай.

После чая Маша, собрав с тарелок крошки от торта, унеслась к соседке кормить курочек.

— А сначала она их боялась, близко подходить не хотела, — сказала мама, когда дочка ушла. — Деревенская жизнь идет ребенку на пользу. Во всех отношениях.

— Да, — согласилась я, рассеянно посмотрев на маму: вчерашний ужас, когда я бродила в темноте по заброшенному дому, вернулся. Мне представилось, что там очень скоро произойдет что-то страшное. — Она здорово загорела.

— Загорела, но я имела в виду не это, — тоном, каким разговаривала со мной в детстве, когда за что-то сердилась, сказала мама. — Ты выглядишь больной и измученной. Взяла бы хоть на недельку отпуск, пожила бы немного с нами.

— Не могу, мамочка, сейчас никак не получится, честное слово. Я бы с радостью.

— Неужели ты и в среду не приедешь?

— В среду? — не поняла я. — А что будет в среду?

— Твое двадцатисемилетие! — рассердилась мама. — Неужели ты забыла о собственном дне рождения? Ну нельзя же так, Анюта.

Я действительно об этом забыла, но признаваться маме не стала.

— Нет, я помню, конечно. Но в среду приехать никак не смогу. Приеду в субботу, как обычно, тогда и отпразднуем.

Вернулась Маша, сообщила, что земля «вся, вся уже высохла» и можно идти на речку.

…Выходные прошли быстро. Я растворилась в дачной жизни, прониклась простыми деревенскими заботами и радостями, и только когда пришло время уезжать, тревога и страх снова охватили меня. Видимо, эти ощущения передались маме с Машей. Машка заплакала, вцепилась в меня и ни за что не хотела отпускать. Раньше такого никогда не случалось. Мама смотрела на меня с такой тоской, будто не надеялась больше увидеть.

Я не знала, как их успокоить, как объяснить, что не могу все бросить и жить на даче. Сцена душераздирающего прощания затягивалась. Челка лезла в глаза и дико меня раздражала. И тут я поняла, что хотя бы от одной проблемы могу избавиться. Захлопнув дверцу машины, я быстро прошла в дом, взяла с полки ножницы и, даже не посмотрев в зеркало, на ощупь, обрезала свою кошмарную челку, вернулась к застывшим от удивления дочке и маме, поцеловала их на прощанье и села в машину.

— Плохая примета, — убитым голосом сказала мама. Но я не стала ее слушать, махнула рукой и уехала.

Дорога заняла почти три часа — на въезде в город образовалась жуткая пробка: народ возвращался с выходных. Я простояла на самом солнцепеке прорву времени, домой приехала распаренная и злая, мечтая лишь об одном: поскорее залезть под прохладный душ, но оказалось, что воду отключили. Всю — и холодную, и горячую. Взвыв от отчаянья, я кое-как умылась из чайника и включила компьютер. Хотела проверить электронную почту и еще раз посмотреть диск. Не знаю почему, у меня вдруг возникла надежда, что вот вставлю я диск, а на нем ничего не окажется, и тогда все мои страхи, тревоги, все мои неясные предчувствия мигом исчезнут. Пока загружался компьютер, я пошла на кухню сварить себе кофе на остатках воды — от этой жары разболелась голова.

Кофе не помог, наоборот — стало еще хуже. Вернулась в комнату, села за компьютер — и тут поняла, что мне не хуже, а вообще худо. Заставка на рабочем столе — фотография трехлетней Маши верхом на пони — исчезла, а вместо нее появилась другая, чужая, незнакомая, не моя: горное озеро в осенний пасмурный день. От нее веяло такой безнадежностью и тоской! Я бы никогда не поставила на компьютер такую унылую картинку. Но чем дольше я в нее всматривалась, тем сильнее она меня завораживала. Мне вдруг захотелось из этого жаркого, душного вечера перенестись туда, в осеннюю прохладу. А в следующий момент я поняла, что иду по горной тропинке, спускаюсь к озеру. Накрапывает дождь, в воздухе пахнет сыростью, вялой травой и еще чем-то приятно осенним. Там, на берегу, меня ждет человек, которого я люблю больше всего на свете. Мне нужно торопиться, потому что вдруг он, не дождавшись, уйдет. Я убыстряю шаги, я уже вижу его силуэт: мой любимый, ссутулившись, стоит на другом берегу. Я бегу, но у самой кромки озера, поскальзываюсь, нога моя съезжает в воду. Ледяная вода отрезвляет меня, возвращая к действительности, в жаркий, невыносимо душный вечер. Я сижу за компьютером, в своей квартире, Машка, верхом на пони, улыбается мне с экрана монитора.