Трифон Иосифов - Браконьеры

— Я тогда так хотела стать тебе второй матерью, но… как-то вечером, когда я шла домой, меня в лесу подкараулил Лалю и сгреб под себя насильно… — Она закрыла глаза и вся затряслась от отвращения. — Не могла я после этого вернуться к твоему отцу… Что мне оставалось? Только выйти замуж за этого негодяя… А Герасим так и не понял, почему я оставила его…

— Лалю знал, что у тебя с отцом любовь?

— Знал… Он потом признался, что изнасиловал меня нарочно, чтобы отомстить Герасиму…

— Значит, если бы ты не таилась и не выходила замуж, отец до сих пор был бы жив? — Я едва заметил, что кричу не своим голосом. Лицо Димы болезненно сморщилось, она наклонилась вперед и тоже повысила тон:

— Неужто ты не понимаешь?! Не могла я вернуться к Герасиму после того, что это животное сделало со мной!

— Но ты могла и не выходить замуж за это животное!

— Да что ты знаешь про жизнь?! Мне страшно было оставаться одной, потому что я тяжела была…

Она вдруг испуганно закрыла рот ладонью.

— О Господи, Пресвятая Богородица, что же это я болтаю…

— Но тогда выходит, ты с Лалю давно была, задолго до свадьбы?

— Нет. Я понесла от отца твоего…

Во время занятий боксом я только однажды пережил настоящий нокаут. Это случилось неожиданно, когда я был совсем не готов к этому: молния перед глазами, колени мягкие, как вата, а в голове гулко, как в пустой бочке. Вот точно такое же чувство я испытал и сейчас. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы прийти в себя и совершенно чужим от волнения голосом спросить, что стало с ребенком моего отца… Димитрина медлила с ответом, а потом с закрытыми глазами ритмично, как маятник, задвигалась вперед-назад.

— Это не для твоих мужских ушей, но скажу… Выкинула! Нет-нет, Лалю после свадьбы и не коснулся меня, я не дала… Я выкинула, когда Герасима привезли в лесничество окровавленного, холодного… Потом не помню, что было, я долго не видела и не слышала ничего…

Она снова заплакала, у меня не было сил перенести этот тихий вой, я уж хотел прикрикнуть на нее, но она замолчала и так нехорошо, злобно осклабилась:

— А этого скелета я ни разу так и не подпустила к себе — в наказание…

Она снова налила бренди, залпом выпила, из-под темной косынки выбились ее седеющие кудри, и то, что я услышал дальше, едва не свело меня с ума от стыда и жалости к этой несчастной:

— Я так хотела отомстить треклятому и зачать от кого-то другого, но судьба наказала меня бесплодием… Я кидалась на мужиков как озверелая сучка, сколько их у меня перебывало — вот здесь, на этом топчане! Но все бесполезно, так я и осталась одна, без дитя…

Я взял шапку и пошел к выходу.

— А Лалю ты не трогай… — услышал я сзади. — Всю жизнь я мстила ему, хватит с него. Муфлонов, может, он и бил, но отца твоего уложил свекор!

Корчма полна дубравецких охотников — все гуляют на деньги, вырученные за убитых собак. Корчмарь быстро и ловко разносит ракию, вино, закуски, стоит невообразимый гам, где-то уже, обнявшись, поют песни. В углу сидят Дяко и кмет, поодаль от них — Митьо с дружками. Скользнул по мне злобным взглядом, отвернулся и продолжает разговор. Дяко машет мне рукой — иди к нам! Какой-то полупьяный дядька по дороге пытается объяснить, что и сегодня вечером автобус не придет в Дубравец. Я здороваюсь, сажусь, и кмет, отпивая ракию маленькими глотками, с ходу начинает жаловаться, что эти чиновные крысы из АПК из-за плохой погоды опять не присылают фураж для личных хозяйств. Дяко о чем-то спрашивает меня, я пожимаю плечами, отвечаю невпопад. Меня лихорадит — видно, опять высокая температура, язык ворочается с трудом. Я оглядываю всех собравшихся и наконец вижу того, кто мне позарез нужен: Лалю стоит на пороге, улыбается, кивает всем, ноздри у него дрожат от знакомых запахов вина и жареного лука.

— Закрывай дверь, Кожух! Что стоишь, холод пускаешь!

Лалю толкает плечом дверь, неверной походкой пробирается меж столами и все ищет, к кому бы пристать, но люди знают, что он за птица, и делают вид, что не замечают его. В какой-то момент он натыкается на меня взглядом и смотрит долго, пристально. И я смотрю на него с растущей яростью — но я знаю, что еще рано хватать его за грудки. Кмет дергает меня за локоть, дескать, оставь ты его, знаешь же — ты ему одно слово скажешь, а он тут же прилепится к тебе, будет смотреть просящим взглядом, льстиво улыбаться, пока ты не поставишь ему. А выпьет — и сразу становится злым как собака, и ругается, и в драку лезет… В общем, дрянь каких мало.