Иван Любенко - Черновик беса

— Не знаю, — пожал плечами Сергей Николаевич. — Но, если хотите, я могу позвонить Кривошапке и осведомиться.

— Сделайте милость.

Толстяков поднялся и прошёл в комнату. Ардашев так и остался сидеть в кресле. Он допил кофе, вынул из кармана коробочку ландрина, и, выбрав красную конфетку, положил её под язык.

Хозяин отсутствовал недолго, и, появившись, сказал:

— Редактор поведал, что студент, вероятно, был на похоронах Сырокамского. Во всяком случае, он венок оставил. А потом позвонил новому секретарю и сказал, что уезжает в имение к родителям. Вакация у него и всё такое…

— Послушайте, Сергей Николаевич, а почему бы вам не обратиться в полицию по месту совершения преступления? Пошлите письмом эти главы и приложите собственноручное объяснение.

— Да ну! — махнул рукой Толстяков. — Кто в это поверит? И потом заставят ещё в Петербург ехать на допрос, а мне сейчас совсем не до этого, «Историю танца» заканчивать надо.

— Как знаете.

Задребезжал телефон. Толстяков поспешил в комнату и долго не появлялся.

Устав ждать, присяжный поверенный поднялся и подошёл к самому краю террасы, откуда открывался лучший вид на окрестности.

Солнце начало нестерпимо жечь, и море поменяло краски. В ста саженях от берега нарисовалась чёткая линия, разделившая воду на бирюзовый цвет у берега, и синий — у самого горизонта. Чайки шумели и радовались беззаботному лету.

Утро нового дня началось для Ардашевых рано и шумно. Слышалась беготня горничных, хлопанье дверей и чьи-то радостные возгласы. Клим Пантелеевич приподнялся с кровати и посмотрел на часы: без четверти семь. «Вчера, примерно в это же время приехали и мы. Стало быть, у Толстяковых ещё одни гости», — мысленно рассудил он.

Присяжный поверенный оказался прав. Уже через час, за завтраком, Ардашевы познакомились с родственниками хозяина «Петербургской газеты». Пантелеймон Алексеевич Стахов — младший брат жены Толстякова. Податной инспектор из столицы был среднего возраста, высокий, но уже растолстевший; носил красивые в нитку усы и маленькую бородку, напоминающую перевёрнутый треугольник. Взгляд имел цепкий, как у сыщика или таможенника, и потому встречаться с ним глазами лишний раз не хотелось. Но дабы произвести впечатление человека общительного, он всё время рассказывал анекдоты, давно набившие оскомину даже старым попугаям, сам же над ними смеялся, правда, только ртом, а глаза следили за реакцией окружающих. Его жена — Екатерина Никитична — выглядела моложе супруга лет на десять, хотя, на самом деле, разница в возрасте составляла всего пять лет. Стройная, зеленоглазая, улыбчивая дама со слегка вздёрнутым носиком и лицом в виде сердечка, внешне была прямой противоположностью мужу.

Пантелеймон Алексеевич немало завидовал своему шурину. Это было заметно и по его саркастическим комментариям, кривым усмешкам и многозначительным вздохам во время рассказов Толстякова о скором прибытии новых растений из Италии и Испании. Однако ядовитый тон и лукавый прищур холодных глаз не мешал ему приезжать в Сочи два раза в год и жить по нескольку недель на полном пансионе Толстякова, совершая оздоровительные прогулки по парку и купание в море. Вот и сейчас, сидя на террасе, Стахов никак не мог успокоиться.

— Нет, я всё понимаю, — говорил он, насмешливо всматриваясь в лицо хозяина дома, — хочется тебе, чтобы здесь было красиво, так сажай то, что росло в этих краях издавна: самшит, лавровишню, барбарис, тис, рододендрон. Зачем платить втридорога за доставку каких-то агав, сакур, финиковых, саговых и бутылочных пальм? Тащить весь заморский лес аж с Мадагаскара? Совсем безумные траты!

— Да хоть из самой Австралии. Что в этом плохого? — недоумевал Сергей Николаевич. — Деревья растут долго. Останется городу память обо мне. К тому же, я и на продажу всегда везу несколько саженцев. В Приморском, Хлудовском и Ермоловском парке есть мои пальмы. Конечно, нельзя сказать, что все затраты полностью окупаются, так ведь это парк, а не фруктовый сад. Он для души. Вот, например, вчера гимназисты приходили на экскурсию. Где бы ещё они увидели такое обилие экзотических растений?

— Нет, посмотрите, какой филантроп выискался, а! — не утихал шурин. — Он о людях беспокоится! Дай волю местным мужикам, так они все твои пальмы на дрова пустят, каменные беседки матерными словами испишут и превратят в отхожие места. Ты разве не знаешь, как у нас народишко после пятого года исподличался?