Инна Бачинская: Тринадцать ведьм

В доме работали две женщины — экономка и ее невестка, они накрыли стол в гостиной, потом вынесли на веранду десерты; еду привезли из ресторана «Прадо»; в половине двенадцатого Виктория их отпустила, и они уехали на своей машине.

Через несколько часов присутствующим наконец разрешили уехать, и они, обменявшись скорым «Ну, ты давай звони, не пропадай», торопливо расселись по машинам и отбыли.

…В машине стояла тягостная тишина. Уже в городе Анатолий покаянно сказал:

— Я свинья, прости меня, малыш, ладно? Сам не знаю, как это получилось. Чувствую себя последней сволочью. Простишь?

Он нащупал руку жены, поднес к губам, и она руки не отняла. Сидела с прямой спиной, смотрела на пролетавшие мимо домики пригорода и не видела их, старалась не расплакаться. Ей хотелось вырвать руку и закричать:

«Пошел вон! Ненавижу! Обоих! Тебя и твою… драную кошку! Мерзкая подлая баба, она же знала, что я умираю! Не могли подождать?»

Ей вдруг пришло в голову, что пышная и здоровая Виктория Шепель мертва, а она, полудохлая Ида Крамер, все еще жива. Эта мысль так поразила ее, что она на миг прикрыла глаза, пытаясь вникнуть в некое тайное ее значение. И еще она подумала — что, интересно, должен чувствовать мужчина, чья любовница только что была убита? Скорбь? Горе? Сожаление? Или страх, что могут заподозрить? О чем он сейчас думает? Вспоминает их свидания? Ее руки, близость, тепло коленей… Раздув ноздри, Ида искоса взглянула на мужа. Лицо его ровным счетом ничего не выражало, глаза не отрывались от дороги. Он не был похож на убитого горем любовника, не могла она не признать, и ей стало немного легче.

О безвременно погибшей Виктории Шепель Ида не думала вовсе…

…Их всех вызывали на допросы все реже и реже. Потрепали нервы иностранному подданному, не то из Египта, не то из Ирака, но отпустили с миром. Отпустили в конце концов и Кирилла Суткова, судимого ранее за мошенничество, также прилично потрепав ему нервы.

Остальные отделались сравнительно легко.

В итоге следствие зависло…

«…Ведьмы, хотят они того или нет, тяготеют к крайностям, где сталкиваются друг с другом две стороны, два состояния. Их тянет к дверям, окружностям, границам, воротам, зеркалам, маскам…

…И к сценам».

Терри Пратчетт. «Маскарад»

— И самое главное, не люблю я этой пьесы! — Монах поскреб в бороде. — Слишком много крови.

Олег Христофорович Монахов, Монах для своих, путешественник, экстрасенс, психолог и просто бывалый человек, и его друг, Алексей Генрихович Добродеев, «желтоватый» репортер скандальной хроники и ведущий городской специалист-эзотерик по всяким паранормальным явлениям, сидели в первом ряду Красного зала Молодежного театра. Билеты достал Добродеев, у которого все везде схвачено, а кроме того, он дружит с режиссером Виталием Вербицким. Давали «Макбет», что было « мощным культурным протуберанцем на местном театральном горизонте », как заметил Леша Добродеев в одной из своих статей, предварявших премьеру. Каким боком протуберанец к горизонту — оставим на совести автора. В дальнейшем журналист собирался тиснуть материалец о спектакле в «Вечерней лошади», причем наметки, написанные в свойственной журналисту напористой и восторженной манере, были готовы еще вчера, оставалось вставить «оживляжи» с места событий, вроде: « зал взорвался бурей аплодисментов », « ужас сковал присутствующих », « публика замерла, не в силах противиться …», а также всякие новаторские стилистические находки вроде «протуберанца». Много замечательных слов посвящалось выдающемуся режиссеру Виталию Вербицкому, который сумел донести до аудитории суть и дух самой кровавой шекспировской трагедии.

« Признаться , — нагнетал Добродеев, притворяясь простачком, — поначалу я воспринял скептически намерение Виталия, уж очень высоко он замахнулся, но, просидев, затаив дыхание, все три часа спектакля, я понял, как сильно ошибался! Вербицкий потряс меня в очередной раз! Ему удалось ухватить и передать… — Тут был пропуск, так как Добродеев пока не придумал, что именно удалось ухватить и передать Вербицкому. — Чем доказал, что…»

— Не люблю этой пьесы, слышишь? — перебил поток мыслей журналиста Монах.

— Ты не любишь «Макбет»? — поразился Добродеев.

— Ш-ш-ш! — зашипел Монах. — Не повторяй названия, не к добру. Можешь сказать « проклятая пьеса » или « та пьеса », но никаких названий. А что, должен любить?