Гарри Кемельман - В субботу рабби остался голодным

— Тут я вас совершенно не понимаю.

— Люди разные: одни тихие, другие штурмуют баррикады. Боюсь, что я отношусь к тихим, хотя и признаю, что мир, вероятно, меняют именно другие, агрессивные. Я уважаю вас за то, что вы делаете, Питер, и уважаю других. Но что касается моего личного, физического участия в этой борьбе, то ввязываться в нее я вижу не больше необходимости, чем ехать в Южную Африку и помогать неграм там. Так что если бы я это сделал, это диктовалось бы какими-то второстепенными соображениями, вроде того, которое выдвинули вы: обеспечить себе престиж в глазах своей конгрегации. А это было бы лицемерием.

— Но речь ведь не только о том, чтобы помочь неграм Юга, Дэвид. Это какое-то новое ощущение, новый дух, который возник в церкви — в вашей церкви так же, как и в моей, — и мы не должны дать ему умереть. Церковь выходит из своей традиционной скорлупы. В ней пробуждается новая жизнь. Она отказывается от своих самодостаточных молитв и псалмопений и выходит на автострады и проселочные дороги, к людям — чтобы служить им, чтобы помочь им реализовать себя. Движение за гражданские права борется не только за негров, но и за самое церковь. Вот почему это касается всех ее служителей — и священников, и раввинов, и пасторов.

— Нам это не в новинку, Питер, — спокойно сказал рабби. — Мы занимались этим несколько тысяч лет — фактически с тех самых пор, как приняли Второзаконие и эту заповедь: «Шесть дней работай… а день седьмой, суббота, — Богу, Всесильному твоему: не совершай никакой работы ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни бык твой, ни осел твой, ни всякий скот твой, ни пришелец твой, который во вратах твоих, чтобы отдохнул раб твой и рабыня твоя, как ты ». Вы, христиане, расстались с нами две тысячи лет назад, когда устремили свой взгляд к Небесам. Для вас небольшое страдание здесь, на земле, не так уж важно, потому что в сравнении с бесконечностью загробной жизни земная жизнь — всего лишь ничтожный миг. Мы же всегда находились в гуще этой земной жизни со всеми ее несправедливостями. Так что, наверное, можно сказать, что мы с самого начала участвовали в Движении за гражданские права.

— А вы ничего не потеряли в ходе этого, Дэвид?

— Например?

— Например, воодушевления, которое двигало блаженными и святыми; вдохновения жизни, посвященной Небесам и Богу, — жизни горстки людей, которые своим примером чуточку приближали людей к ангелам.

— Да, наверное, но мы считали, что оно того стоит. А теперь, похоже, и вы, христиане, пришли к этому.

— Окружной прокурор мною недоволен, — сказал Лэниган, заехав к Смоллам по пути домой. — И вами, рабби, кажется, тоже.

— Что я такого сделал?

— Окружной прокурор не прочь пойти в суд с ясным делом и выиграть его — так же, как бейсболист не прочь сделать меткий удар. Но вывалить ему вот такое дело об убийстве — без подозреваемых и без уверенности, что мы вообще найдем убийцу, — нет, такого он не любит. Поэтому он недоволен вами. А мною он недоволен, так как считает, что я тут схалтурил: не предположил возможность убийства и не принял обычных мер предосторожности с отпечатками пальцев и…

— Но ведь отпечатки пальцев были стерты.

— На переключателе света — да, но есть еще руль, ручки дверцы, ручки на двери гаража. Казалось бы, если убийца не забыл стереть отпечатки с переключателя света, то сотрет и остальные, но это не обязательно. Просто удивительно, как часто они дают маху: заботятся о всяких мелочах, а на самых очевидных вещах прокалываются. Если бы мне пришло в голову, что это может быть убийство, я бы отнесся к делу иначе. А я должен был учесть такую возможность. Боюсь, что пока в этом деле я выгляжу не очень хорошо.

— Тем лучше будете выглядеть, когда найдете виновного, — сказала Мириам.

— Не так это просто. Это дело не совсем типичное.

— Что вы имеете в виду? — спросил рабби.

— В каждом преступлении есть три главных пункта, три направления расследования, если хотите. Это орудие, это возможность, и это мотив, — перечислил Лэниган по пальцам. — И там, где они сходятся, — там и ответ. В данном случае что было орудием убийства? Машина. Это значит, что всякий, кто умеет водить машину, мог иметь доступ к этому орудию. А если брать шире, то ему даже не надо было уметь водить.

— Боюсь, тут я вас не понимаю.

— Ну, скажем, Хирш заехал в гараж и там отключился. Любой проходящий мимо, увидев его, мог просто опустить дверь гаража — и готово.