Владимир Югов - Человек в круге

— Вы хотели сказать о дочери еще. О ее связях в первые дни замужества с загадочным для меня полковником Н.

— Да, уже с полковником. Тогда он был подполковником.

— Генералом не стал?

— Думаю, и не станет. Мы тоже кое чего-то стоим.

— И еще с генералом С.

— Генерал-полковником С.

— А был?

— Генерал-майор в то время.

Мещерский назвал генерал-полковника подлецом, а нынешнего полковника Н. недоноском. Это они, по мнению Зиновия Борисовича, вбили первый клин и в семейную жизнь Шуговых, и в карьеру главы семьи.

Меня в этом не надо было убеждать. Я это уже понимал. Нужны были детали, и Мещерский на этот раз разговорился.

— У Павла Афанасьевича все было поначалу безоблачно, — печально склонился к столу Зиновий Борисович. — А какой родитель не мечтает о счастье своих детей! Н. - это всего-то был прихлебатель. Он интриговал и писал куда-то на Павла Афанасьевича. Добился или нет расположения моей дочери, это же, вы сами понимаете, тайна. Я никогда бы не спросил у дочери, как она распоряжается своим временем и своими симпатиями и антипатиями. А что касается С., сударь, я его застал в собственном доме в тот момент, когда он атаковал мою дочь, не закрыв даже дверь на ключ. Павел Афанасьевич был тогда в длительной командировке. И С. воспользовался случаем. С. был начальником Павла Афанасьевича. Но беда-то не в этом во всем. После того, как я показал ему на дверь, и появились в районной газете, — понимаете, в органе райкома партии, где я состоял первым лицом! — две заметки о моем якобы, извините, жидовском происхождении. Тогда это было модным. Неслыханно! Чтобы газета в то время отважилась выступить против первого лица! Но боролись то ли с космополитами, то ли еще с кем. И кто-то публикации разрешил! А у Павла Афанасьевича в кабинете стали появляться подложные письма о якобы связях моей дочери с С. Нетрудно догадаться, кто их автор. Проиграв в атаке, он выиграл в другом. Он нарушил покой Павла Афанасьевича.

— И что же было потом?

— Павел Афанасьевич был горяч, молод. Он принес эти письма в партийную организацию. Но он не знал нашей системы, у него всегда глаза были в розовых очках. А нам, партаппаратчикам, только и надо того, чтобы покопаться в белье грязном, потрусить, поставить по стойке смирно и сказать: «Служи, если простим! А нет — выкинем и останешься без куска хлеба, да еще оплеванным на всю Вселенную».

— Сражение состоялось?

— Поединок Шугов проиграл. Я отговаривал его от этого поединка. Он мне тогда не поверил. Шугов запятнал подозрением свою жену, мою дочь, и с тех пор потерял уважение в ее глазах.

— Почему они не разошлись?

— Легко сказать! Павел Афанасьевич любил ее так, простите, не как вы или Железновский. Он был всегда человеком цельным, устремленным. Про таких говорят: любят одну женщину, одну землю, одну Родину.

— Как раз этого о полковнике Шугове и не скажешь.

— Да, этого теперь не скажешь. Но я всегда говорю это про себя. Я всегда думаю, что наше отношение к таким, как он, надрывает душу и делает сердце холодным. — Он вдруг спохватился: — Надеюсь, все, что тут я говорю вам, не появится в какой-нибудь газете?

Я пообещал, что в газету писать не стану.

— Тогда в журнал? А вдруг будет узнаваемость?

— Вы боитесь?

— Я уже ничего не боюсь. Даже тогда не боялся, когда мою фамилию приписали к еврейской. Правда, Зиновий Борисович… Вы чувствуете? И приписывать не стоит! Само собой вроде разумеется. Но так уж случилось. Я Зиновий Борисович, потому что отец мой дал мне имя своего друга Зиновия, действительно, еврея. Сам отец был Борис. Но Борисом был и Годунов. Что же, и ему надо было приписывать, что он еврей?

Резко и требовательно зазвонил телефон. Мещерский важно встал и не спеша подошел к столику, где аккуратно, в нишу был упакован белый аппарат.

Он слушал внимательно, говоря при этом «да, да, да». Вдруг повернулся ко мне и пальцем подозвал меня к телефону.

— Ты можешь сама поговорить с ним. Он сейчас рядом со мной.

Я взял трубку и, грешным делом, надеялся услышать голос Марины Евгеньевны. Но мне страшно везло в этот день. Во-первых, откровения Мещерского, а, во-вторых, там на той стороне, на том конце Планеты, была Лена с простуженным хрипловатым голосом и теми вольными манерами, которые были приобретены в его доме, где ей всегда дозволялось говорить все, что она думает.

— Мама не дала тебе мой адрес, — когда мы обменялись приветствиями, прохрипела она. — Ты знаешь, зеленый огурчик, она тебя испугалась, ха-ха-ха! Ты только не обижайся. Но твой удел покорять официанток и комендантш общежитий. На нашего брата ты не тянешь.