Владимир Югов - Гибель богов

— Успокойтесь, голубушка, успокойтесь. Душа меру должна знать. Давайте я помогу вам раздеться… Давайте, давайте! Будем пить чай. Нате-ка!

— Неужели они все думают, что я его отравила?

— Теперь не суть важно это, Нюша.

— Почему они думают, что я его отравила?

— Малая искра города поджигает, а сама прежде всех помирает. Пусть их. Все станет на место. Вы же на самом деле не травили его?

— Вы что! Я же его любила! Я Сашеньку любила.

— Вы любили, а они захватывали, перехватывали, занимали, забывали!

— Но он был мой! Мой! Мой!

— К сожалению, Нюша, он был не только ваш. А с чужого воза и посреди болота сведут.

— Неужели вы не понимаете, что я его любила?

— Я вас прекрасно понимаю, но вам надо считаться не только с моим мнением.

— Я не хочу считаться ни с кем. Я его любила, и он был мой.

— И прекрасно. Пейте. Сколько вам положить сахару?

Нюша, зябко ежась, стала безразлично мешать ложечкой в своей наполненной чашке. На дворе было по-прежнему светло, и она представляла, как Сашеньку теперь заново хоронят. Она не боялась ничего, потому что ничего злого не сделала. Она была уверена, что Сашенька помер случайно, по ошибке; вместо него должен был умереть кто-то другой — Иннокентий Григорьев или Николай Метляев, только не Сашенька, такой большой, сильный, могучий и жизнерадостный. И когда ее вызывали к следователю, она примерно об этом говорила, повергая в уныние молодого, с недавней студенческой скамьи лейтенанта.

Следователь пришел тоже прямо от могилки и допрашивал ее в последний раз. Опять о том же самом — как она в тот вечер готовила, что было на первое, что на второе, что на третье. Ну какое вечером первое? Тогда она, помнится, сготовила мясо с рожками, и был еще чай. Едоков у нее числилось девять человек, восемь из них поели, не ужинал лишь Григорьев, а все остальные поужинали, сидели все вместе, ели из общего казанка — горячую пищу любили почти все. Что ж разбрасывать на тарелки? Да, если не ошибается она, дождь закапал, казанок с крышкой…

Нюша старательно все припоминала, не замечая того, что лейтенант ставит ей ловушки и, тихо радуясь, что-то мелким почерком у себя записывает в тетрадь. За последнее время нервы ее поизносились, но она не придавала значения этим его хитростям, а простодушно припоминала все, думая, что правда всегда есть правда, она к правде и вынесет.

— А скажите, — лейтенант не глядел ей в глаза, — вы с Акишиевым жили?

— Я?

— Да, вы.

— Я-то? Там не жила.

— А так, значит, жили?

— А так… так… жила…

— А почему же там не жили? Он, что же, не хотел этого?

— Нет, что вы! — усмехнулась вдруг. — Он всегда этого хотел. Но, сами посудите, их в артели было девять человек. Они были там всегда вместе. Все на виду.

— Но могли же вы… Скажем, уйти куда-то? Или Акишиев мог остаться нечаянно перед работой.

— Он не позволял расслабляться. Работа ведь общая. Как же он стал бы баловством заниматься, когда люди бы работали?

— А вы, что же? Не вызывали его на это?

— Я?

— Вы. Вы же по пятам преследовали его, всем твердили, что любите его за неописуемую его красоту.

— Когда любят, не говорят громко. Мне и того хватало, что рядом был.

— А, говорят, вы демонстрировали всюду вашу взаимную привязанность.

— Не радуйся, найдя, не тужи, потеряв, молвит пословица. Я радоваться-то боялась, а потеряв, тужу. И тужить буду.

— Вы себе представляете, что вас ожидает, если вина ваша подтвердится?

— Да уж представляю. Душа-то у меня давно в предчувствии горьком разрывалась. А пришла беда — отворяй ворота. Хоть и ворот нету теперь…

Березовую скамейку Саша Акишиев сотворил (он все ловко сотворял) весной позапрошлого года, сразу же это было по приезде. Откуда он приехал-то в этот богом забытый край? Дело житейское — демобилизовавшись, Сашка рванул на север. Родом сам он был из-под Чернигова, сельский парень. Дома мать-старуха и две старших сестры (когда Клавка отписала матери о Сашкиной смерти со всеми подробностями, то получилось нехорошо — мамаша не выдержала и вскорости померла, может, правда, это и придумки разные, человек помирает от старости), живут — не разгонишься. Да и колхоз беден землями — болота, болота. Захудалое хозяйство.

Приехал Саша сюда еще в военном обмундировании, так пришел и наниматься к директору совхоза. У того на счету рабочей силы — раз, два и обчелся, не стал спрашивать, как попал сюда — зачислил в лесорубы без промедления. Как потом оказалось, Сашка сел на пароход — Мошку — и врезал вниз по течению, по славной реке Сур и ехал, по совету северных летунов, до тех пор, пока не появилось это вот село на пригорке.