Владимир Югов - Одиночество волка

Все шел снег, он звенел на лету, подмораживало, в руках стало покалывать от холода.

— Главное, я некрасивый, — отогревая руки, приплясывал тот, которому не везло. — Рыжий. Тебе по этой части легче…

— А то в последний раз познакомился, — сказал через некоторое время, — постель пахла духами. То ли «Жасмин», то ли «Белая акация»… Только письма лежали рядом с нами, можно сказать, Коля, тревожные и зовущие. В одном из них была пурга и занесло человека. Хорошо, что откопали! А во втором письме лошадь тонула. А наняли ее, учти, почти под Уральском. Это была умная лошадь. Глаза у нее усталые. Как у оленей давешних. Пришлось пристрелить лошадь. А в других письмах шли дожди…

— Жена геолога? — спросил напарник.

Рыжий хитро отмолчался.

Мотор, наконец, заработал. Все вокруг застрекотало. Стало весело и тепло. Они улетели, а он погнал нарты в сторону города Козла. Он уже понял, куда его завезли. У него был план.

Продуктов, по здешнему обычаю, сезонники-дровозаготовители не оставили. Лишь пару горстей муки. Мука была лежалая. Валялась в углу вместе с книгами. В том углу был самодельный плакат, затыканный во многих местах окурками. «Помни, ты легат в этих богом забытых местах. (Легат в Древнем Риме — наместник императора)». — Вроде для Лехи пояснения. Признаться, что такое легат, он не знал.

Книг было три: какой-то «Плутарх, сравнительные жизнеописания», Серега Есенин и Ды Дефо «Приключения Робинзона Крузо». Когда Леха напитался, развалясь на припахивающем мочой матраце, он дочитал Плутарха до стр.8 и даже большим и грязным ногтем подчеркнул слова: «Моя хмурость никогда не причиняла вам никаких огорчений, а смех этих господ стоил нашему городу многих слез». Это как-то запомнилось. Зато, что говорил Зенон: мол, философу, прежде чем произнести слово, надлежит погрузить его в смысл, — не совсем понравилось. «Живут же! Мне бы заботы ваши!» рассердился, вырывая для своих нужд стр. 19, где какой-то Фокиан в народном собрании заметил: «Твои слова, мальчик, похожи на кипарис — так же высоки и так же бесплодны». Серегу Есенина он вынес читать в закуток своей камеры, побоясь выйти за дверь.

Зашумели над затоном тростники.

Плачет девушка-царевна у реки.

И вспомнил опять «М» — Машу.

Заложили они его или нет?

Нет, не верилось. Ведь для того и выложил душу дяде Родиону. Чтобы понял, зачем ушел. Неужели не усекает? Козел должен быть наказан. За всех. За тех, кого уже нет. И за тех, кто живет. Без малого ведь два года глаз не казал в нашу сторону. Одного посадил, других… Пусть нам выпало все, что выпало. Пусть и без него повезли бы по южной дороге. Никто не спорит. Но зачем же все так делать? И зачем издеваться, писать?

Он откинулся на спинку скамейки, сделанной добротно. Орать потом можешь, Козел, во все горло. Мы все были равны. Каждый гражданин обязан… И т. д., и т. п. Одноплеменные, однообщественники. Но мы однорукие, а ты многорукий. У тебя руки — папаша и мамаша. Они одежду к лейбле принесли полковнику… Дешевка! Гад! Купился! И сделал показательный, хотя на колени бы встал, — замени на южную дорогу. Сейчас бы уже возвращался с этим Воловым, с Иваном. Что бы было, то бы и было. А теперь… Теперь я последняя жертва. По делам вору и мука. Это все так. Сам кашу заварил, сам и расхлебывай. Все так, все так. Но…

Вернувшись в то логово, где он негостеприимно обошелся с пришельцем, он застал его пустым. Не убил, выходит. Слава богу, очухался. И смылся. Теперь они поймут, что с ним играть опасно. И оставят его в покое. И он сделает все, что положено сделать. А тогда, законники, по новой судите!

План его, конечно, изменился после того, как он не нашел в логове пришельца. Он не отпустил оленей. Спать боялся. Читал. Образ, вспомнил из школьных учебников, был бы не нужен. А образа нет. Все, что видел в последнее время — обман.

Да, он нарушил закон, нарушил сознательно. Закон он, однако, уже не уважал. Это и не стоит доказывать. Потому он и отказался от последнего слова, и его адвокат, почувствовав в этом угрюмом парне какую-то неприязнь и к себе и ко всему остальному, не стал долго говорить. Он лишь подчеркнул, что Козел имеет образование среднее, а Духов — всего восемь классов. С воспитанием этот человек, — показал на Леху, — знаком довольно смутно. И спорить, что его подопечному дают три года, не стал: мол, заслуживает.

— Уважение к закону, к законам, — сказал он, — величайшая социальная и нравственная добродетель. Без этой добродетели не может быть полноценной, этически содержательной личности. Он просто хотел ударить, отомстить за поругания, которым подвергался со стороны жизни. А в конечном счете получилось избиение. Тут сыграло личное качество моего подзащитного, неизбежно увеличившее зло…