Мария Фомальгаут - Август, в который никто не придет

– …Вы понимаете… что это просто неприлично?

Пол уходит из-под ног. А на что, собственно говоря, я надеялся, когда сюда пришел. Ну, хотя бы… хотя бы там – мы рассмотрим вашу заявку, или там – мы вам перезвоним, даром, что телефоны у нас еще не изобрели…

А тут – вот так – в лоб – сразу:

– Вы хоть понимаете… что это неприлично уже?

– Ну… – мысленно хлопаю себя по затылку, ну неужели не мог ничего поумнее сказать, ну там, хотя бы, а что вы против меня имеете, или там – почему вы считаете это неприличным, – а тут нате вам, ничего кроме му да ну сказать не могу, еще с самого детства, училка начнет прикапываться, почему тетрадь забыл, а ты в следующий раз себя забудь, и я вместо того, чтобы – да со всем моим превеликим удовольствием забуду – вот так вот стою, мычу что-то, только колокольчик на меня повесить и в коровник пустить…

Констебль смотрит на меня. Пристально.

– Кого вы убили?

Меня передергивает.

– Да никого я не убивал, я…

– Ну, хотя бы признайтесь, скольких человек…

– …да нискольких, говорю же вам…

Снова смотрит, снова пристально:

– Что вы украли?

Чувствую, что краснею, какого черта я краснею, я же не крал ничего…

– …да ничего я не крал…

– Что. Вы. Украли.

– Ничего, – отчаянно пытаюсь вспомнить хоть что-то, какие-нибудь яблоки у соседей, да ничего подобного, отродясь на дух не переносил яблоки эти, все крыльями хлопают, ах, витамины, ах, полезно, а меня с одного запаха воротит…

– Может… жизнь кому-то разрушили?

– Да… как-то так больше мне жизнь рушили… все, кому не лень…

Констебль оживляется:

– Вы… мстили?

– Да ну вас, делать мне больше нечего, мстить… если всем и каждому мстить буду, так это проще сразу весь город взорвать… и весь остров вообще…

– Так-так-так… – констебль оживляется, – значит… хотите взорвать остров?

– Боже упаси, что вы, в самом деле…

– Но вы же сами сказали – весь остров вообще взорвать!

– Да то-то и сказал, что я это делать-то не буду ни за что в жизни вообще!

– Но вы же сами…

Понимаю, что уже не отвертеться, что чем больше буду с пеной у рта доказывать, что ничего такого и в мыслях не было, тем больше будут думать, что было, еще как было…

Хватаюсь за соломинку:

– Тогда… тогда это будет уже не тайна…

Констебль вздрагивает, смотрит на меня, расстреливает взглядом:

– А тайна у вас какая? Тянем, тянем черта за хвост, и все без толку…

– Ну… э… – мысленно добавляю, ты еще «му» скажи, ну скажи «му», – ну а почему что-то плохое должно быть? Может… может, там тайно влюблен в кого, или мечта какая… невозможная… несбыточная…

Презрительный смешок:

– Мы мечтами и влюбленностями не занимаемся, колышек вы наш квадратный в круглой дыре… Вы хоть вообще отдаете себе отчет, чем полиция занята?

– Преступлениями…

– Совершенно верно! Преступлениями! Так и дайте нам преступление, убийство, грабеж, разбой, присвоение чужого наследства, козни, интриги, безумные планы по уничтожению мира в конце концов!

Хватаюсь за соломинку:

– Я думал, для полиции это не так важно…

– Друг мой, это важно для всех, понимаете, для всех! Как вы думаете, для чего вообще живет человек?

Понимаю, что ответа – жить, чтобы жить, – от меня не ждут.

– Тайны, друг мой, тайны! Скелеты в шкафах, мыши под крышей, игрушки в избушке, гномики в домике, тайны, тайны, тайны! Вон, посмотрите на улицу!

Смотрю, – осторожно, как будто улица может меня укусить.

– Ничего не замечаете?

– Дома… пешеходы… экипажи…

– Дома! Что вы заметили в домах?

– Ну… свет горит… а там не горит…

– Вот именно, друг мой, вот именно! И как вы думаете, почему есть дома, в которых никогда не зажигается свет?

– Никто не живет?

– Ошибаетесь! Живут, и еще как живут!

– Но…

– …тайны! Друг мой! Там живут тайны! Люди умерли, дом опустел… а тайны остались, тайны, как величайшее сокровище… город, наполненный тайнами… А вы хотите прожить свою жизнь впустую? Спустить все семьдесят лет псу под хвост?

– Но…

(му, еще скажи – му…)

– Я вынужден арестовать вас.

– Но…

– …а как вы хотели, а? Думали и дальше жить, ничего не делая, да…

– …господин констебль…

Поворачиваюсь к вошедшему, желторотый юнец, смотрит на меня с подобострастным восхищением.