Влад Ревзин - Парижские тайны фрейлейн Руди

– Я не собираюсь разглашать ничего секретного, по крайней мере на документальном уровне, – ответила она, и состроила невинную гримасу:

– Зато представьте серию статей в «Телеграф».

Откинулась на спинку тяжелого кресла и сказала мечтательно:

– А какая книга может получиться!

– Предполагаю, найдется место и какому-нибудь экзотическому яду, который немецкий агент добавит в шнапс, – усмехнулся в усы издатель.

– Может, и обойдусь на этот раз. Я вижу книгу, совсем не похожую на предыдущие.

– Немецкий дипломат, – задумчиво сказал издатель. – Что ж, если вы и в самом деле уверены, у меня есть в Берлине подходящий человек.

– Я не сомневалась в ваших обширных связях, – просветлела Агата Кристи.

– Это женщина, зовут ее Ева Крюгер. Она наполовину немка, но шведская подданная. С Евой мы поддерживаем контакт. Это разносторонняя особа; она писательница, так что вы коллеги. Сейчас она сотрудничает с немецкими киностудиями как сценарист. И что немаловажно, – Ева может в любой момент въезжать в Рейх и выезжать из него.

Агата Кристи прервала его:

– Неспортивно подвергать женщину смертельному риску.

– А вы сами…

– Я, – другое дело. К тому же мы на территории Объединенного Королевства.

Бриджстон опять задумался.

– Без женщин в этой истории не обойтись. Но согласен с вами, нацисты слишком опасны, особенно у себя дома…

– Как же быть?

– В Аргентине живет моя хорошая знакомая, ее зовут Гейл. Когда-то она оказывала важные услуги британской разведке. Последняя операция, в которой ей пришлось принимать участие, имела место в Вене. Это было сразу после аншлюса. Затем ее пути и пути МИ6 разошлись. Я не буду вдаваться в подробности 2 2 Подробности можно узнать в книге «Палачи и проходимцы времен аншлюса»(«Бумажный человек») , дело в другом. В Германии у нее остались хорошие знакомые. Кое-кто мог бы заняться вашим проектом.

– И с ней вы тоже поддерживаете контакт, – засмеялась Агата Кристи.

Издатель скрылся за завесой дыма.

Город, жаркий, как турецкая парильня, задыхался и исходил потом. Пыль на тротуарах, одежде, в ноздрях изводила горожан; из решетчатых стоков воняло, из кухонных окон несся запах помоев и тушеной капусты. Лето 1941го обещало горячие деньки.

Уве Клюг чувствовал себя одинокой клецкой в чужой тарелке супа.

Каждое он просыпался незадолго до семи. Иногда за окном было светло; чаще, – темно.

Несколько минут уходило на то, чтобы убедить себя, что жизнь лучше смерти. Какая бы она ни была.

Он улыбался в темноте, растягивал мышцы лица, губы, и некому было оценить эти жалкие гримасы. Садился на край постели, таращил глаза и мечтал, чтобы новый день уже прошел, и он мог вернуться домой, и снова лечь в постель, чтобы заснуть, и снова смотреть тягучий черно-белый сон.

Сны тоже снились одинаковые. Даже не так, – сны он видел всегда одни и те же, и начинались они всегда одинаково, а продолжение Уве видел на следующую ночь, и на следующую, чтобы медленной спутанной лентой вернуться в точку, откуда сон начинался.

Снизу доносился грохот колес первого трамвая, гудки машин с соседних улиц. Уве лежал или сидел, перекладывая, словно пасьянс, дела и события, ожидавшие решения в новом дне, – потрепанные одинаковые карты, он их тасовал каждый день, – зубная щетка, кофе, берлинская улица, мастерская, инструменты; потом перетасовывал карты еще раз, – улица, кофе, мыло, мотоцикл, Эльза, деньги, мастерская. И если разложить карты в нужной комбинации, они приобретут смысл, начнут что-то значить, начнется игра и пройдёт день.

Позже Уве оказывался у зеркала, чистил зубы, брился; еще через время пил кофе, спускался по узкой лестнице на задний двор, к мотоциклу. Кто-то дергал за ниточки, управляя Уве, словно куклой; он запускал двигатель, садился в седло, выруливал на улицу.

Мелькали углы, вывески, витрины и афишные тумбы. Мотоцикл пролетал вдоль Борнхолмерштрассе, поворачивал на перекрестке и рычание мотора отражалось от стен домов. Уве вкатывался под вывеску «Прокат и ремонт автомобилей. Глушил мотоцикл, одевал спецовку. Выбирал нужный инструмент.

Казалось, он чинит один и тот же автомобиль, накачивает одно и то же колесо, – изо дня в день, из месяца в месяц. Временами это неторопливое течение жизни умиротворяло. Стабильность, покой, не о чем волноваться…