Юлия Алейникова - Золотой камертон Чайковского

Так они прожили год, мучительный для обоих. Анатолий больше не бегал по бабам, зато стал выпивать.

Лариса Валентиновна тяжело и протяжно вздохнула. В последнее время ей все чаще стало казаться, что со смертью первого мужа закончилось в ее жизни все хорошее, что было ей отпущено богом.

Модест любил ее, любил детей, они были настоящей семьей, у них были друзья, их общие друзья, общие радости и общие печали. Жизнь казалась тогда Ларисе прекрасной сказкой. Наивная, тогда она считала, что и все так живут, радостно, счастливо, в любви и достатке. Потому что окончилась война, умер Сталин, потому что вокруг просыпался, набирал силу новый радостный мир, в котором вот-вот восторжествует коммунизм. Она искренне верила в это, пока не умер Модест.

Господи, какой же наивной и счастливой она была тогда! Лариса Валентиновна печально улыбнулась, качая головой, и увидела, как по дорожке к веранде идет Толя.

Она тут же встала, поправила косынку и, включив плитку, вернулась к нарезке овощей.

– Привет, Лариска! – это мерзкое обращение появилось в обиходе у Анатолия недавно, и только когда он бывал пьян.

– Ты опять напился? Не рано? – приподняв точеные брови, брезгливо переспросила Лариса Валентиновна. В свои сорок с хвостиком она все еще была хороша, ее красота обрела зрелость и законченность черт.

– Учитывая перспективу нашей встречи, в самый раз, – похабно улыбаясь, ответил Анатолий. – Что, опять своим оглоедам стряпаешь?

– Не смей так говорить о моих детях! – вспылила она, едва не просыпав мимо кастрюли нарезанный картофель.

– Не нравится… – засовывая в рот веточку укропа, самодовольно протянул Анатолий. – А на моем горбу кататься нравится? – мгновенно меняясь в лице, воскликнул он зло.

– Не смей меня упрекать. Ты все эти годы жил в квартире Модеста Петровича, пользовался его вещами, связями, славой! У нас с детьми были сбережения, я работаю! – едва не срываясь на крик, одернула его Лариса Валентиновна. Подобные разговоры возникали между ними все чаще, и если сначала она тушевалась, не знала, что ответить, чувствовала себя виноватой, то со временем обида и злость помогли ей собраться и найтись с ответом. Оттого и скандалы с каждым разом становились все острее и громче. – Ты всем обязан нашей семье! Это талант и имя Модеста помогли тебе выдвинуться!

– Я обязан?! – вскочил на ноги Анатолий, руки его дрожали. – До сих пор гением считаешь муженька своего бывшего? Талантом небось до сих пор восхищаешься, детишкам про него рассказываешь? Так вот, не было у него никакого выдающегося таланта! Не было! – брызгая слюной, кричал Анатолий, опасно нависая над Ларисой Валентиновной. – Был он обычным записным бездарем и таким бы и остался! Он и сам это знал, так что можешь глаза не пучить! Если бы не камертон, он бы двух нот вместе не сложил! Камертон, вот что сделало его знаменитостью.

Лариса Валентиновна с презрительным высокомерием взглянула на мужа. Его выпады в адрес Модеста были жалки и оскорбительны одновременно.

– Что таращишься, не знала, почему он за него так цепляется? Волшебный камертон этот, волшебный! – нетвердо стоя на ногах, теперь уже опереточно шипел Анатолий. – Он мне сам как-то по пьяни проговорился, давно еще. Сразу после консерватории, мы его первый успех отмечали, он так нажрался, так рад был, что болтал обо всем подряд, а когда понял, что сболтнул, сразу протрезвел. От страха, наверное, а потом в шутку все обратить попытался, натужно так. Вот тогда я и понял – правда все это. И точно, Модеста как на волне вверх вынесло, пикнуть не успел. А я вкалывал, пороги обивал, писал по ночам, по колхозам колесил с концертами, с нотами своими куда только не совался, никому не нужен был Анатолий Гудковский. Никому! А Модька уже весь в регалиях, званиях, квартира у него, машина, концерты в лучших залах, оперы, арии, песенки по радио. А я? С голоду подыхай в безвестности? Кукиш вам! – выкинул резко руку со сжатыми в фигу пальцами Анатолий, и глаза его блестели пьяным, каким-то бешеным блеском.

– Что ты несешь, при чем здесь камертон? – испуганно глядя на мужа, спросила Лариса Валентиновна. Таким страшным она Анатолия еще не видела. – Модест был просто талантлив и трудолюбив.

– Чушь! Не был! Бездарь он был, бездарь!

– Ты пьян, тебе надо пойти прилечь, ты сам не соображаешь, что несешь!

– Да, я пьян, – мрачнея, согласился Анатолий. – Пьян потому, что мне тошно! Тошно, слышишь ты, курица безмозглая! – Лариса Валентиновна вспыхнула. Так гадко Анатолий ее еще не обзывал.