Себастьян Жапризо - Купе смертников

— Это была женщина, — сказал Грацио (нет, Грацциано, он сейчас скажет, что я ошиблась, что я сошла с ума). — Вы ошиблись, вот и все.

Она отрицательно покачала головой, не зная, какие найти слова для ответа, думая: я не ошиблась, я не видела его, но я точно знаю, он такой, как и все они, как ваш юный приятель, который никак уж не похож на инспектора, как тот молоденький студент, которого я встретила год назад в кафе напротив кинотеатра «Дантон», как те молодые актеры, которые впервые оказываются перед камерой и которым наплевать, что стоят к вам спиной. Спокойные, равнодушные, в них есть что-то такое, от чего теряешь голову, у них такая нежная кожа, они так молоды, они могут войти в купе, перебудить всех пассажиров, задевая их в темноте, и даже не извиниться, вот так. Он не извинился, он чертыхнулся, когда почти свалился на меня, он, вероятно, высокого роста, худой и неловкий, как все они, потом он взобрался на свою полку напротив. И засмеялся, когда потревожил девушку из Авиньона, и она тоже засмеялась в темноте, в час или два ночи.

— Я слышала его голос, — возразила она. — Уже после того как он взобрался на свою полку, он еще долго болтал с девушкой, лежавшей на средней полке. Могу вас заверить, что это был молодой человек, совсем молодой, почти мальчик. Не знаю, как вам это объяснить, но я точно знаю…

Инспектор, которого звали Грацциано, поднялся, закрыл свой блокнот на железной спиральке, заложив карандаш между страницами. Зачем ему этот блокнот? Он почти ничего не записал. Теперь, стоя перед ней, он казался еще выше, еще костлявей: огромный скелет в пальто с потертыми рукавами, с бледным измученным лицом Пьеро.

— Другой свидетель, как раз Кабур, тоже слышал, как эта молодая женщина разговаривала с девушкой со средней полки. Вы могли ошибиться.

Он говорил усталым монотонным голосом, не столько чтобы убедить ее, сколько чтобы покончить с этим вопросом и перейти к другому.

— Во всяком случае, мы ее нашли.

Она снова отрицательно покачала головой, глядя на молодого блондина, который не смотрел на нее, и сказала:

— Возможно, не знаю, однако мне так показалось.

И в то же время думала: «Я не могла ошибиться, женщина не чертыхнется, свалившись на вас и разбудив вас, мне бы следовало им это объяснить».

Слишком много ей следовало бы им объяснить, а потому она просто продолжала упрямо качать головой, подняв глаза на худого инспектора с выступающими скулами. Она снова представила себе коридор, где было полным-полно пассажиров перед отходом поезда, и паренька лет пятнадцати, печального и светловолосого, стоявшего возле их двери и посторонившегося, чтобы пропустить ее в купе. Вряд ли это был именно он, но этот паренек со светлыми волосами и очень черными глазами в сером твидовом костюме из магазина готового платья связывался в ее сознании с ночным происшествием, с голосом, шептавшим с верхней полки что-то такое, отчего девушка из Авиньона смеялась тихим, приглушенным смехом, раздражавшим ее так же, как головоломка молодого инспектора в коротком пальто.

— Когда вы проснулись утром, женщины с верхней полки уже не было в купе?

Она ответила «нет», продолжая отрицательно качать головой, как бы говоря: нет, я не ошиблась, просто не понимаю, я могла бы вам объяснить, но для этого мне пришлось бы рассказать вам о юноше, который коснулся указательным пальцем моего колена, когда я возвращалась от парикмахера, и поцеловал меня во время первой же встречи в кафе напротив кинотеатра «Дантон», рассказать о вещах, которые причинили мне немало страданий и которые покажутся вам отвратительными, — нет, этого я не могу.

— Я не видела ее. Я пошла переодеться в туалет около шести или семи часов, не помню точно. Во всяком случае, когда я вернулась, в купе ее уже не было. А женщина, которую потом задушили, еще лежала на своей полке, она улыбнулась мне, когда я наклонилась, чтобы убрать пижаму в чемодан. Девушка из Авиньона натягивала на себя платье, которое, видимо, сняла в темноте. Я это хорошо помню, потому что мы еще пошутили. Ей было трудно надеть платье, лежа на спине под одеялом. В конце концов она приподнялась, сказав: «Ну и пусть, да к тому же мужчины еще спят».

Мужчина в кожаном пиджаке еще храпел, и даже очень громко, лицо у него было скорбное и бесконечно усталое. Глядя на его руки, она решила, что он докер или механик, что-нибудь в этом роде. Его фибровый облезлый чемодан синего цвета с потертыми уголками стоял у него на полке в ногах. Кабур лежал неподвижно, и она подумала: он, вероятно, смотрит, как одевается эта девушка с голыми плечами, а она, бесстыдница, возможно, об этом догадывается. Все это было отвратительно и фальшиво, как все, что отвратительно. Бедный малый, он, возможно, думал совсем о другом, она поняла это, когда он спустился вниз: бледный, осунувшийся, с выражением омерзительной покорности в глазах.