А. Миров - Два мира – 2

Каждый четверг мы встречаемся с Александром Антоновичем в его кабинете, и если я частенько забываю об этом важном событии, то Эвелина всегда стоит на страже целостности ритма больничной жизнедеятельности. Она нежно берёт меня за руку и отводит к новенькой двери кабинета моего врача – «единственному здоровому предмету в этом доме стонов», как говорит об этом новшестве, сияющем среди ветхого обихода, щедрая на эпитеты медсестра.

Дело в том, что мой врач страдает педантичностью и желанием иметь много денег одновременно. Поэтому, воссоединившись с первой весьма материальной благодарностью, инициированной широкими душами родственников душевнонедужного подопечного, белый халат моментально загорелся идеей одухотворить своё вынужденное рабочее место. Начал, как и полагается, с главного – с входной двери. Но за новым массивом дуба со сверкающей металлом табличкой, предельно прямо намекающей, что это кабинет психиатра Жукова А. А., оставались бездны плачущих по ремонту больших и малых объемов комнатёнки. Поэтому вторым делом молодой врач решил вложить деньги в приятную страсть – накопительство, а облагораживанием кабинетов медработников пусть занимается Минздрав, иначе вообще зачем они там собираются?!

Время, переступая днями, двигалось к бесконечности своим чередом, а лощённая дверь врача Жукова А. А. так и оставалась «новой» и по совместительству единственной достопримечательностью всей больницы. Если бы браки, помимо небес, заключались бы ещё и в этих стенах, молодожёны наверняка увековечивали бы свои счастливые лица на фоне полотна имени Александра Антоновича. Ну а потом можно и в столовую на молочный суп с вишнёвым компотом без вишни.

Александр Антонович морщился каждый раз, когда я начинала что-то рассказывать, наверное, поэтому наши ранее ежедневные встречи превратились в развнедельные посиделки:

– Как ваши дела, Марселина Андреевна?

– Хорошо, спасибо, а как ваши, Александр Антонович?

– Ага, не поддаётся распознаванию, – при этой многозначительной фразе молодой врач принимался о чём-то информировать поверхность бумаги при помощи старой именной ручки. После подписывал мне фиолетовый, как он его обзывал, бланк с просьбой непременно передать Эвелине в руки и желал мне всего хорошего, указывая на свою новую дверь. В посланиях медсестре всегда фигурировали трудно выговариваемые препараты, которые на целую неделю обретали статус предшественников моего пищеварения.

Сегодня я, как водится, запамятовала про наш четверговый тет-а-тет, и была нежно сопровождена Эвелиной до кабинета Жукова. Наслаждаясь мягкостью кушетки, я в который раз удивилась, как сильно расслабляется мозг в этом периметре: как он от сытой и вальяжной жизни совершенно не утруждает себя ни малейшим обременительством.

Взять хотя бы эти четверговые встречи… Ну неужели так сложно запомнить? Вот сколько я уже здесь? А сколько я уже здесь? Надо спросить у Эвелины. Правда, она уже мне, по-моему, говорила. Но этот дурацкий мозг никак не хочет ничего принимать! Только и делает, что отмахивается от любой информации, а иногда норовит швырнуть её обратно в адресата. А с чего я вообще начала возмущаться? Не помню… Аура здесь, что ли, такая… Такая… Забывательная. А почему аура? Кто-то из моих знакомых любил очень часто поминать ауру. Интересно, кто? Вряд ли Эвелина поможет мне разобраться и с этим вопросом. Мы же не были знакомы до больницы. Или были? Или это сама Эвелина?

Почему-то о жизни извне, о том, что я вообще существовала не в этом здании, напоминает только образ Ромы: его лицо, его глаза, и как он улыбается… С каждым днём он улыбается всё больше через пелену тумана моих воспоминаний. В голове с трудом реставрируются отдельные части нашей целой картины. Ведь он больше не приходит ко мне, и это единственное, что заставляет меня чувствовать жизнь.

Дверь кабинета моего врача бодро откинулась к плохо прокрашенной стене, явив коридору и мне заодно самого Александра Антоновича с высокой молодой брюнеткой. Жуков ласково поддерживал девушку под локоть, будто опасался, что та планирует снять с петель заветный массив и убежать с ним и блестящей табличкой, куда её тёмные глаза глядят. Удостоверившись, что брюнетка не изъявляет преступных намерений, психиатр отпустил её руку и обратился ко мне:

– Марселина, наша с вами встреча на сегодня отменяется. Там состояние стабильное, нет необходимости в терапии, – он счёл нужным пояснить сей перформанс своей спутнице. – Поэтому будьте так добры, – Александр Антонович перевёл взгляд на меня, – Проводите Катарину в 12-ю палату.