А. Миров - Два мира – 2

Сумасшествие похоже на реку, которая совершенно причудливыми образами разливается по сознанию «утопающих» и «утопленников». Верес вёл довольно адекватный образ жизни, вопреки помешательству на букве «М». Если бы я его не остановил, он продолжал бы технично зачищать город от всех тех, чьё имя начинается с неприятной ему литеры. В дальнейшем он начал бы окончательно захлёбываться в одержимости, а это вело к устранению всех, кто имеет триггер-букву в имени, фамилии, принадлежности к городу, нации… При этом Кирилл Николаевич казался здравомыслящим и вменяемым человеком. Настолько здравомыслящим, что даже я его уважал. Настолько вменяемым, что даже я не смог разглядеть в нём эту «реку», пока меня не коснулось её волной.

Этот факт пошатнул моё сознание. Первое время в каждом давно и недавно знакомом я искал признаки маньяка. Известно, кто ищет, тот всегда находит: в любом встречном мне виделись задатки серийника. Не убийцы, который дерзнул однажды, не преступника, дерзившего от случая к случаю, а персону, могущую с этой грешной земли на тот свет отправлять оптом.

Каждый из вас ненавидит людей, что посмели заиметь отличительные признаки в своей внешности: будь то лишний вес, слишком высокий или слишком низкий, по вашим меркам, рост, выдающиеся уши и прочая неэстетика в области лица или тела, вроде татуировок и пирсинга. Раздражает, оскорбляет, выводит из себя, дестабилизирует малейшая разница между твоим предоставлением о мире и видимыми обстоятельствами. Вот этот бесит излишней смелостью жить, как того не хочет и не может основная масса по имени Общество. А вот тот нервирует гнусной слабостью: ведь надо уступить это сидение недужному, хотя самому после насыщенного трудового дня безмерно приятно занимать «места для инвалидов и беременных женщин».

Нет, не ты и не ты не пойдёте убивать тех, кто заплыл за буйки вашего мировоззрения. Нет. Нет решимости. Нет уверенности в праве строить свой мир тем более таким неправильным способом. Вы слишком привыкли унижаться в обстоятельствах, унижая прямо и косвенно раздражающие факторы. Отважившись нарушить неприкосновенность на словах этого достойного, вы потом сами себя раскрошите чувством вины и ощущением несправедливости до состояния праха. Вы не люди, вы тлен. Вы в ещё более уродливой оболочке, чем объект вашего осуждения. Любое ваше преступление будет понято и раскрыто, хотя бы из-за вашего тщеславия: рискнув однажды сделать шаг из толпы, вы непременно обернётесь к привычному стаду, чтобы долго, муторно и сбивчиво доказывать каждому скоту своё человеческое превосходство.

Верес не был тщеславен, он искренне хотел уничтожить мешающих ему жить. Его ошибка в том, что он не смог распознать нелогичность своих мысленных построений.

А в чём же моя ошибка? Почему я не смог узнать в нём маньяка? Я отрицал наличие сумасшествия в любом взрослом мозге или я наделил взрослостью мозг сумасшедшего ребёнка?

За окном деревья бросали листья под ноги всем прохожим. Растениям простительна эта неразборчивость, людям – нет. Я до сих пор не смог простить себя за то, что ошибался в Вересе. Я это исправлю. Если взрослый человек падает, значит его цель требует от него низкого старта.

Он больше не приходит ко мне – это единственное, что заставляет меня чувствовать жизнь. В последнюю нашу встречу он просто смотрел на меня, не скрывая отвращения. Я улыбалась ему, говорила, как я его люблю, как я ему благодарна за то, что он меня спас… Я, правда, не помню, от чего он меня спасал, но все медсёстры постоянно твердят о том, как мне повезло, что я вообще осталась жива. И у меня нет причин им не верить. Ведь это Рома – мой герой, он, конечно же, от чего-то меня оберегает, иначе почему я здесь?

Здесь обо мне все очень сильно заботятся! Только отчего-то каждый раз, когда я начинаю что-то говорить, пускай просто «спасибо», важные люди в белых халатах растеряно пожимают плечами, а медсестра Эвелина нежно гладит меня по голове и приговаривает:

– Всё хорошо, моя девочка, всё уже хорошо!

Видимо, что-то идёт не совсем ладно, но я, чтобы не забивать голову непонятными событиями, просто перестала бросаться словами в окружающий мир. Надеюсь, эти люди и так чувствуют, как я им благодарна.

То ли из-за таблеток на завтрак, обед и ужин, то ли из-за общей праздности бытия «ем-сплю-сплю-ем» вести долгие беседы или краткие диалоги в принципе не особо-то и хотелось. А, откровенно говоря, не особо-то и есть с кем. Люди в медицинской спецодежде непрерывно курсируют по коридорам, утопая в своей занятости, а люди в видавших домашнюю обстановку пижамах слишком свободны, от того безостановочно ведут ни к чему не обязывающие беседы сами с собой. Единственный человек, кто добровольно идёт со мной на контакт – это мой лечащий врач Александр Антонович Жуков. Субтильный молодой специалист, упорно работающий над диссертацией, о чём он озабоченно сообщает при любом вербальном соитии с коллегами, поглаживая сухенькой рукой свои жиденькие усики.