Виктор Венцель - Буковки

Нужно успокоиться, выбраться на свежий воздух, привести мысли в порядок. Говорят, что писатели – очень своеобразные восприимчивые натуры. Могут накрутить в голове такое, что в кошмарном сне не приснится. Буйство фантазии, вместе с алкоголем, иногда творят настоящие чудеса. Я должен выйти из этого проклятого дома, сориентироваться, спросить дорогу, узнать в каком из районов Глёкнера я нахожусь. А после вызвать такси, или сесть в метро и добраться до дома.

Я живу в городе Глёкнере, на бульваре Офенроуз в доме 117. Я знаю это, и никогда не забывал. Только не помню, есть ли в моем городе метро. Впрочем, не время об этом думать. Нужно поскорее выбираться отсюда, пока еще не стряслось чего похуже. Всему и всегда есть логическое объяснение. Травма, шок, проблема с головой, в конце концов. Отчего-то же так сильно болит голова. Нет последствий без причины. Вполне возможно, что я стал жертвой автокатастрофы. Но почему я не дома или не в больнице? Может, на меня напали хулиганы, а меня избитого нашел какой-то добрый самаритянин и оставил приходить себя в своей квартире? Звучит чуть лучше, но все так же бредово. Я не верю в совпадения. И не верю, что у моего спасителя случайно оказалась точная копия моей пишущей машинки.

В конце коридора последняя дверь. Она деревянная и выглядит не так зловеще, как остальные. Хотя бы потому, что на ней есть дверной замок и ручка. Механизм замка проржавел, но все равно работает. Интересно, это место, вообще жилое? Конечно, в Глёкнере не все живут в престижных районах, но за всю свою жизнь в таких дрянных местах я, кажется, еще не бывал. Замок скрипит, но поддается. Я со злостью поворачиваю ручку и дергаю ее на себя.

Никогда не думал, что щелчок пружины и штифта может так обрадовать человека.

За дверь коридора желтый свет лампочки уже не достает. Словно кто-то обрезал ножом бледное сияние, превращая лестничную клетку в пористый кусок абсолютной темноты. Только крохотное окно, намного ниже, между этажами манит далеким отсветом. Черт его знает, чем местные ребята закрасили стекло. Может, залили дрянью из баллончика? Дом, скорее всего, давно заброшен и предназначен под снос, поэтому можно ожидать всего, чего хочешь. А вот верить в чудеса давно пора перестать. Выбраться бы из этой темноты и не переломать ног – вот это уже настоящее чудо.

Темнота на лестнице повсюду. Она растет из камней, как мох. Она стекает по ступеням, как патока. Она свисает с потолка, как паутина, цепляясь за волосы и воротник пальто. Под ногами – непонятная мешанина из грязи, обломков строительного мусора и стекла. К счастью, в этой темноте почти ничего не видно, и о том, что хрустит и дробиться под каблуком ботинка остается только гадать. Перил у лестницы нет. Странно, что сама лестница еще держится.

Слышен шорох. Никак не пойму, или это я веду себя, как слон в посудной лавке, или этажом выше есть кто-то еще. Но шаги не приближаются, и я, затаив дыхание, иду вперед. Черный цвет я, конечно, люблю больше белого цвета, но слишком долго находится в темноте очень действует на нервы. Особенно тогда, когда не знаешь, чего ждать.

На следующей лестничной клетке горит еще одна лампочка – точная копия той самой, из моего коридора. Дверей здесь нет, но есть грязное оконце с разбитым стеклом. Странно только то, что звук дождя и вовсе, не слышен. Через щель видно улицу, капли бьются, как осколки, но все так тихо, будто кто-то выключил громкость, чтобы спокойно спать.

Плевать на капли, на звук и темноту. Я уже почти выбрался из этого кошмарного места. Я на третьем этаже. Еще немного и все будет позади. Пусть полиция занимается этим делом, а мной займется психиатр, если не поможет алкоголь.

Ободренный светом я спускаюсь вниз, сразу через несколько ступеней, но не забываю смотреть под ноги. И именно поэтому я увидел надпись не сразу, а лишь тогда, когда почти проскочил ее. Я замер, повременил, шагнул назад, стараясь разглядеть то, что написано на облупившейся, как кожа, стене. Неровным истеричным почерком, черной краской на сером камне было выведено только одно слово.

– « Буковки », – читаю я вслух, удивляясь своему, но такому непривычному голосу, – Буковки …

От слова « буковки » почему-то веяло могильным холодом. Оно было совсем лишним, абсолютно неподходящим и чужим для этих стен. Как детский смех на кладбище. Как стук в пустой квартире. Как белый лист в рукописи. Из всего, что я видел за это время, только безобидное граффити действительно пробирало до костей, а вот все прочее казалось простым и понятным.