Мария Фомальгаут - Правила челолова

– А что такое? – страшная догадка, – не октябрь? Не… не октябрь?

– Отчего же, октябрь, еще какой октябрь…

– Так что же… что же не так?

Ночь хмурится, мне кажется, вот-вот заплачет:

– Да уж больно он тоскливый получился, октябрь ваш…

Развожу руками:

– Ну а как вы хотели, октябрь, он октябрь и есть, если вам веселенькое что-то нужно было…

– Да не веселенькое, да как вы не понимаете! Вы мне можете хоть… не такой тоскливый?

Сжимаю зубы:

– Ну… из-звините… октябрь, он и есть октябрь, что есть, то есть…

Уходит. Недовольная. Разгневанная. Хочет недовольно хлопнуть дверью, вот этого от неё никак не ожидал, что она будет хлопать дверью, нет, замирает на пороге, оборачивается:

– Вы хоть понимаете… вы бы на это на все посмотрели… растерзанные тела… кровь…

– А?

Вздрагиваю, не успеваю ни о чем спросить – она уходит, хлопает дверью,, все-таки хлопает дверью, сильно, громко, разгневанно.

Догоняю. По темноте, по пустоте, по залитым дождем улицам, ловлю кого-то, не знаю кого, кричу куда-то, не знаю, куда:

– Постойте! Подождите! Я… я найду для вас такой октябрь… хороший октябрь… я…

…ускользает.

Ну, еще бы, что я хотел, ухватить за хвост ночь…

– Вот… пожалуйста… возьмите…

Она недоверчиво смотрит на сверток.

– Опять что-нибудь страшное? Кровь, человеческие страдания, трупы?

– Нет, нет, клянусь вам, все будет по-другому… все будет иначе…

– Вы уже который раз клянетесь…

Даже не говорю, что только первый.

– Честное слово…

Удивляюсь себе самому, что нашел этот октябрь, из которого не льется кровь, что нашел её саму – а что тут искать, достаточно дождаться, когда стемнеет…

…подскакиваю, когда распахивается дверь, она врывается – торопливая, нервная, взволнованная, говорит быстро, отрывисто, как это на неё не похоже…

– Спасибо! Спасибо вам огромное! Это просто чудесно было, просто чудесно!

– Ну вот, я же говорил…

– Да вы просто волшебник…

– И как оно вам…

– Да замечательно просто, настоящее чудо!

Не выдерживаю:

– И… и что же там было?

Искренне изумляется:

– А вы не…

– Да я-то знаю, я про ваши впечатления…

– Ой, я так испугалась, когда меня подбросили куда-то, и я как будто куда-то лечу, и не как будто, а правда куда-то лечу, выше, выше, и… знаете, чудо такое, вот только что был день, и уже ночь, глубокая такая ночь, представляете – бесконечная! Там, над землей, высоко-высоко, я, оказывается, никогда не кончаюсь… здорово так было на штуке на этой круглой с тремя палками…

Поясняю ей, что это такое.

Она не понимает:

– Чей спутник?

– Ну… получается, что и ваш тоже…

Она уходит. Оставляет мне октябри, октябри, октябри, вон они тянутся и тянутся по бесконечному коридору за закрытыми дверями – октябри, в которых сидят ночи, ночи, ночи, плачут, терзаются, потому что там происходит что-то страшное, ужасное что-то, из-за дверей подтекает кровь, где-то тонкими струйками, где-то мощными потоками, где как… Я прислушиваюсь к тому, что за дверями, на меня наваливаться какие-то жуткие мороки, вот я сижу в театре, на меня нацелены пушки, и я знаю, они будут стрелять по-настоящему, вот я просыпаюсь в холодном поту, оглядываю стены гостиничного номера, вспоминаю жуткий сон, где я падаю с головокружительной высоты навстречу собственной смерти, вот я на корабле, разорванном бомбой, захлебываюсь в ледяной воде, вот…

Оглядываю бесконечно длинный коридор октябрей, уводящих в никуда. Отчаянно припоминаю, где у меня молоток, заколотить октябри, октябри, октябри, кровавые, пылающие…

Сжимаю зубы.

Распахиваю ближайшую дверь, где кто-то лежит в полумраке номера, смотрит в потолок, пытается отогнать от себя тревожный сон.

Я должен сказать ему что-то, чтобы не летел завтра, да что ему, я должен их всех найти, и сказать, и это только начало…

…а хотите октябрь?

Я для вас подберу…

Вместе мы их быстрее исправим…

…все…

– Понимаете… я потерял свой цвет…

Смотрю на посетителя, не сразу понимаю, что вижу кота, большого, серого, что он там потерял, не разобрать, говорит как-то… неразборчиво, ну еще бы я хотел, чтобы кот разборчиво говорил, не слишком ли много хочу от кота…

– Что, простите, потеряли?

– Да цвет же, цвет!

– Цвет? А… простите… но вы же… вот, вы серый…