Камилла Гребе - На льду

Я пытаюсь обдумать случившееся. Кто-то влез ко мне в квартиру ночью, пока я спала, и украл картину? Или ее не было уже вчера, когда я вернулась домой? Заметила ли я что-нибудь странное вчера? Ничего такого не припоминаю. Обычный вечер. Одинокий вечер в компании Сигге и осенней бури за окном.

Картина была единственным ценным предметом в моем доме. Если не считать денег, которые я одолжила Йесперу. Что мне теперь делать? Счета копятся в банке для хлеба, как заплесневелые горбушки. До зарплаты осталась неделя, но надолго этих денег не хватит. Что, если кто-то был здесь ночью и украл картину? Что, если он стоял и смотрел, как я сплю, вслушивался в мое дыхание, пока я, ни о чем не подозревая, видела сны?

Сон. Силуэт в серебристом свете луны. Чувство страха, когда я поняла, что не могу ни пошевелиться, ни закричать.

К горлу подступает тошнота. Я бегу в туалет, падаю на колени и блюю. Но выходит только желтая желчь. Я хочу подняться, но снова сгибаюсь от приступа тошноты. Ложусь на холодный пол, переворачиваюсь на спину, раскидываю руки, как морская звезда.

Потолок грязный и весь в паутине. Паутина колышется на сквозняке. Кто-то наверху спускает воду в туалете. В трубах шипит и булькает на непонятном мне языке.

Сигге подходит ко мне. На его мордочке написано удивление. Он недоумевает, что я делаю тут, на полу. Потом разворачивается и уходит, небрежно махнув хвостом.

Если бы ты умел говорить, думаю я. Ты бы рассказал мне, что тут происходило ночью, когда я спала.

Это Уве виноват в том, что я стою сейчас здесь, в фойе Полицейского управления. После рождественского концерта в церкви у нас случилась жуткая ссора. Уве словно слетел с катушек. Он орал, что я веду себя как безответственное дитя. И как мне только в голову пришло обсуждать сотрудничество с полицией, когда у нас вся кухня обклеена бумажками с напоминаниями и я не могу запомнить даже, какой хлеб мне купить в продуктовом (темный цельнозерновой с семечками тыквы, я все прекрасно помнила, но купила другой, чтобы его позлить). Я хотела ответить, чтобы он сам покупал свой чертов хлеб, но, разумеется, не решилась. Вместо этого я просто ушла с Фридой в комнату для гостей и легла спать. Я лежала на узкой кровати и гадала, почему я никогда не могу возразить Уве, почему позволяю ему манипулировать собой. Разумеется, ответа на это у меня не было.

На следующее утро я дождалась, пока Уве уйдет на работу, позвонила полицейскому и сказала, что с удовольствием заеду к ним поговорить. Спросила, подойдет ли завтра.

Он ответил, что будет рад.

В переговорную на четвертом этаже меня сопровождала молодая женщина. Всю дорогу она болтала о погоде, спрашивала, как я сюда добралась в такой снегопад. Я вежливо ответила, что метро работает без перебоев и что я одета так тепло, что могу хоть всю ночь проспать на улице и не замерзнуть. Она окинула мой пуховик взглядом, полным сочувствия.

Мы подходим к двери. Женщина стучит. Дверь открывается. Не знаю, чего я ожидала, но только не этого.

В центре комнаты сидит он.

Петер.

У меня земля уходит из-под ног. Воздух словно выкачали из комнаты, и мне нечем дышать. Руки покалывает, сердце колотится в груди, грозя вырваться наружу. Мне хочется сбежать. Сбежать от этого невзрачного на первый взгляд мужчины средних лет, сидящего на синем стуле.

Он выглядит точно так же, как и раньше. Только вид у него усталый. И он отрастил живот. Коротко стриженные волосы с сединой. Глубоко посаженные зеленые глаза. Ястребиный нос, как у актеров из фильмов про мафию в шестидесятые годы. Маленькие, как у женщины, руки.

Я хорошо помню, что он умеет делать этими руками.

От этих мыслей мне становится нехорошо. Я прикладываю усилия, чтобы подавить желание развернуться и убежать, борюсь с собой, заставляю себя стоять спокойно.

– Добрый день, – говорю я.

– Добро пожаловать, – говорит крупный краснощекий мужчина в розовой рубашке с желтым платком на шее.

У него забавный вид. Он резко выделяется среди скучных офисных полицейских. Скорее, он напоминает члена охотничьего клуба, который зашел сюда по ошибке.

Смуглая женщина лет тридцати подходит и представляется. Я пожимаю ей руку, но не вслушиваюсь в слова. И вот он стоит передо мной. Как и раньше, в его фигуре есть что-то мальчишеское, какая-то подростковая долговязость, от которой он так и не избавился. Он протягивает мне руку, и я вижу, что ему тоже неловко.

Я пожимаю руку, но стараюсь не встречаться с ним взглядом. Но все равно мое тело реагирует на его прикосновение, и реакция такая сильная, что мне становится страшно. Меня как будто пинают ногой в живот. Он выпускает мою руку. Я стягиваю куртку, сажусь на стул и отказываюсь от кофе, предложенного женщиной. Я боюсь, что не смогу удержать в трясущихся руках кружку.