Светлана Алешина - Двуликий ангелочек (сборник)

Я хорошо помнила девушку на фотографии, которую показала мне мать погибшей. Я бы назвала ее красивой. Без преувеличения. Даже, пожалуй, очень красивой. Спокойные, мягкие черты, кроткое выражение лица, задумчивый взгляд, словно она видит то, что другим не дано видеть. Честно сказать, на той фотографии она очень была похожа на «ангелочка», красивого, осененного высшим, недоступным другим блаженством. Девушка с той фотографии не могла бы даже зло посмотреть на кого-нибудь, не то что ударить.

На фотографии, которую показала мне Вика, я в первый момент ее не узнала. Девушка, снятая на ней, сошла бы скорее за ее сестру. Очень похожее лицо, те же большие, слегка раскосые глаза, тот же высокий лоб, тонкий нос и полные губы, но выражение этого лица полностью его преображало. Никакой тихой благости на нем и следа не было. Девушка, стоящая между Викой и парнем, хорошо знала, что она красива, и знала, как это действует на окружающих. Это можно было прочитать по ее слегка ироничному и в то же время обещающему взгляду. Она была свободна и сильна в ощущении своей свободы. Свободна до жестокости, до безразличия к чему бы то ни было. Глядя на эту фотографию, я даже вспомнила какую-то не очень мне понятную фразу, связывающую свободу и самоубийство. Кто-то из философов говорил, что положительной формы абсолютной свободы не существует, а вот отрицательная ее форма – это самоубийство. Я в свое время долго билась над ней, пытаясь разобраться, но так и оставила эти попытки. А сейчас, когда я смотрела на фотографию Гели, мне показалось, что я что-то поняла, по крайней мере, вторую часть высказывания того философа: что эта умершая вчера девочка была свободна настолько, что ее ничто не держало в жизни. Впрочем, это мне могло показаться. Я слишком плохо знала, как и чем жила Геля Сереброва. Да и никто из окружающих ее людей, как я теперь начинала понимать, не знал ее достаточно хорошо, чтобы составить о ней полное, адекватное представление.

Стоящий справа от нее парень ни капли не был похож на американца. Он ничем не отличался от парней на Турецкой.

– Он в самом деле из Америки? – спросила я Вику.

– Откуда же я знаю, – ответила она. – Гелька не давала мне с ним говорить, все время его на себя переключала. Она это умеет… Умела то есть… Мне так и не удалось его расспросить. Хотя очень любопытно было. Гелька утверждала, что он из Америки… Только вот странно… Это она мне потом сказала, когда на следующий день пришла мои впечатления узнать. А тогда даже заикнуться об Америке мне не давала. А говорит он скорее как прибалт, и то с очень легким акцентом, не заметно даже. Если б меня Гелька не предупредила, что он американец, я и не заметила бы сроду.

– Как она относилась к матери? – спросила я. – Об этом у вас когда-нибудь заходил разговор?

Вика пожала плечами.

– Обычно, – сказала она. – С раздражением.

«Ничего себе, обычно! – подумала я. – Отстала я от жизни, однако. И слава богу, пожалуй!»

– Подробней! – потребовала я, напомнив Вике о распределении между нами ролей, о чем она, похоже, начала подзабывать.

– Я плохо помню, – забормотала она, наморщив лоб. – Говорила она когда-то, как только мы с ней познакомились, что не может чего-то матери простить. Что-то такое она не должна была делать… Ксения Давыдовна то есть. Но что именно, она мне не сказала. Это был ее секрет. А потом больше об этом не говорила, но про мать всегда с раздражением вспоминала.

– А про отца? – спросила я. – Про отца она что-нибудь говорила?

Вика усмехнулась.

– С чего бы это она стала про отца плохо говорить? – сказала она. – Не знаю, как уж она его уговорила, но он ей каждую неделю по две сотни баксов отваливал, а иногда и больше, как позавчера например. А она мне не захотела долг полностью отдать. Из-за этого и подрались.

– И сколько же у нее было денег? – спросила я, очень заинтересованная новым обстоятельством.

– Точно не знаю, – ответила Вика. – Но пачку мне она толстую показывала, дразнила. Несколько тысяч баксов, наверное.

– Их ей отец дал? – спросила я.

Вика кивнула.

– Гелька сказала, что отец. Я еще спросила, как это он раскошелился? А она засмеялась и сказала, что просить надо уметь. И что я этому никогда не научусь, потому что…

– Что потому что… – подтолкнула я ее. – Потому, что я тупая дура, – пробормотала Вика.

Я засмеялась.

– Ну это она преувеличила. Правда – немного, самую малость. Наверное, ты и драться полезла потому, что почувствовала, что она в чем-то права.