Елена Балышева - За полчаса до предательства

Я росла. Научившись сначала ползать, а потом ходить, я стала познавать окружающий мир, стаскивая со стола скатерть, ломая ручки, карандаши и прочие дорогие моему отцу вещи. Не помню, чтобы он хоть раз отругал меня или шлепнул, даже тогда, когда его любимая пишущая машинка, упав, приказала долго жить. Мама же часто хлопала меня по попе. Но ее рука, легкая и добрая, особенного вреда не приносила и уж никак не могла помешать мне самостоятельно осваивать пространство комнаты.

Я становилась старше, но не говорила. После первой неудачной попытки порадовать родителей криком «мама!» я не перестала мучить свое горло звуками. Я не молчала, пела песни, сочиняла про себя целые истории, но не имела возможности выразить это в словах. К пяти годам, придумав новый язык, я дала каждому предмету, попадавшему в круг моих интересов, собственные названия, но они явно не совпадали с общепринятыми; карандаш, например, я окрестила «чваки», фломастеры, особенно любимые мной, – «блобусы», а собак я считала просто «бруками».

Родители тревожились, не находили себе места, точно зная, что ребенок моего возраста обязан говорить фразами, но я упорно молчала, продолжая правильно реагировать на дудки и барабаны, а также на движения губ разных специалистов. Не могла же я огорчать маму.

Диагноз, ради которого мы обошли не одну поликлинику, был неизменен: «Подождите, скоро заболтает, девочка в норме, ленивая, не хочет». Но я хотела, я очень хотела, просто не знала как.

В октябре меня показали логопеду. Это посещение оказалось для меня даже интереснее, чем исследование письменного стола папы. В его кабинете, набитом игрушками, в самом центре я увидела компьютер, по экрану которого носились медвежата, которые что-то складывали в корзины, играли в футбол, танцевали. Я так увлеклась увиденным, что забыла и в первый раз подвела маму, не повернувшись на звуки «па-па-па». Я забыла настроиться и почувствовать, я была очень занята.

«Как же так? Это невозможно. Она всегда хорошо реагировала на звуки?» Я знаю, мама говорила логопеду именно это.

Потом меня повели в другой кабинет, скучный. Там сидела странная тетя в белом халате, улыбалась, но к игрушкам подходить не разрешила. Я чувствовала ее симпатию, но вела она себя странно: развернув меня спиной к письменному столу, на котором стоял «ящик с лампочками», надела на мои уши круглые штуки, неприятно сжавшие голову, приказала сидеть и внимательно слушать. Я совсем потерялась. Задание, очень простое для моих пяти лет, состояло в том, что в какой-то момент я должна была взять с магнитной доски разноцветную фишку и положить в коробочку. Но когда? Никто не шевелил губами, дудок и барабанов я не видела, все улыбались, а мне хотелось плакать. Тогда я еще не умела «держать себя в руках» и, не придумав ничего лучшего, разревелась. Я плакала за маму, папу, себя. Не понимая еще происходящего, я чувствовала – произошло страшное, я опозорила семью, и вообще, со мной что-то не так. Я плохая, и, наверное, меня не за что больше любить. Но ведь я ни в чем не виновата: я старалась, я просто не понимаю, как выполнить это задание. Я ничего не чувствую, мне трудно из-за этих штук на ушах.

Как выяснилось, это не мир замолчал после укола, и дело не в моем неумении быть послушной. Просто лекарство, введенное на всякий случай, чтобы не было осложнения, сделало меня глухой. Вот почему они все перестали говорить, а только шевелили губами. Конечно, тогда я этого не поняла, я только видела, что мама снова плачет: я подвела ее и опять огорчила.

Весь вечер родители, сидя на кухне, что-то обсуждали. Я знала, что говорили обо мне. Надеясь, что папа, как обычно, зайдет поцеловать меня на ночь, я решила ни за что не засыпать до его прихода, но он то ли не захотел, то ли забыл прийти. Я ждала очень долго, так долго, что даже не заметила, как полетела над дорогой, туда, в тот мир, где все поют и говорят на моем языке.

Беда пришла тихо, без выстрелов и боя барабанов, нарядилась в белый халат врача, взяла в руки шприц и навсегда сделала их девочку глухой. Тихая безысходность событий.

– Ну, не слышит, и что? Ничего страшного. Купим слуховой аппарат, отдадим на занятия к лучшим педагогам. Главное, теперь мы знаем, почему она молчит, – твердил Илья, не смея проглотить налитую ему женой стопку водки.

– Илюша, как же так, ведь она теперь уже никогда не сможет учиться в школе, и дети, они такие злые, разве будут дружить с ней?

– До этого дружили, а теперь что изменилось? Будет с нами общаться, мы ничуть не хуже ее Светки Белоусовой.