Николай Зорин - Числовой код бессмертия

Бесшумно и плавно проплыли дома за окном. Бесшумно и плавно поезд выехал из города. Бесшумно и плавно неслись в голове мысли: как хорошо быть пассажиром, как здорово, когда у тебя есть цель, конкретная цель — конкретная станция. Не пропустить бы ее! И пусть это лишь новый виток в чужом сновидении — ему очень комфортно. Не нужно бросать никакого вызова, просто ехать, просто плыть по течению сна.

— Осторожно, двери закрываются, — раздался голос из динамика, — следующая станция…

Слава богу, не его! Еще не сейчас выходить, еще не сейчас отвечать на неприятные вопросы, еще немного блаженного покоя, как когда внезапно проснешься среди ночи, посмотришь с тревогой на часы и поймешь, еще рано подниматься, можно спать и спать…

А в сущности, ведь совершенно неважно, живет он своей собственной жизнью или является видением. Почему еще несколько часов назад эта мысль его так расстраивала? Зачем он скитался по темным холодным улицам? Зачем так упорно пытался доказать себе, что существует в реальности? Не так и плохо быть просто сном: ты не в ответе за свои поступки. Если не в силах ничего изменить, значит, и пытаться не надо. Не надо страдать, не надо ни за что бороться. И даже смерть не может причинить боль, если эта смерть лишь чужое видение.

— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…

Какую станцию объявили? Прослушал! Что же теперь делать? А вдруг следующая его? Не успеет выйти и опять потеряется. Не попадет в Пелагеевку, и тогда…

Александр Иванович вскочил, пошел к выходу, но на полпути остановился. А что если остаться? Он не расслышал, не его вина. Не потому что испугался, не захотел, а просто случайно проехал. Он опустился в кресло — не в то, в котором до этого сидел, в другое. Вздохнул умиротворенно, поддаваясь самообману, но вдруг снова вскочил и бегом бросился к выходу. За окном промелькнуло название станции — Пелагеевка.

Платформа была абсолютно пустой, никто, кроме него, из электрички не вышел, никто не стоял на перроне в ожидании своего поезда. Александр Иванович огляделся. Да и не похоже, что здесь вообще останавливаются поезда, станция производила впечатление заброшенной, нежилой, его электричка, возможно, единственная, случайная. Прямо перед ним — железнодорожные пути, но совершенно пустые, нет ни одного даже отцепленного вагона. Позади — голое поле. За полем, правда, виднеется деревня — наверное, это и есть Пелагеевка.

Зачем он сюда приехал? Просто какое-то помутнение рассудка. И что если поезда здесь действительно не останавливаются, как он вернется в город?

Александр Иванович подошел к деревянной будке с облупившейся краской, на которой было написано «касса». Оказалось, закрыто. Да что там, судя по виду будки, касса не работает уже много лет. Прошелся по перрону, остановился, прислушиваясь, не идет ли поезд, снова пошел. Было ужасно холодно, а ветер еще злее, чем в городе, а небо набрякло свинцовыми тучами, низкое, страшное, тоскливое. Но что же ему все-таки делать?

Он опять прошел по платформе — туда и обратно. Ничего здесь не выходишь — поезда, конечно, не будет. И какая гнетущая тишина! И ни души вокруг. Что же делать, что делать?

Идти в деревню, другого выхода нет. Но как перебраться через это необъятное поле?

Александр Иванович с сомнением посмотрел на свои туфли, абсолютно не приспособленные для таких походов, перевел взгляд на деревню вдалеке — деревня не подавала никаких признаков жизни: ни дымом из труб, ни лаем собак, но представлялась ему желанной, но вряд ли достижимой целью. Он сошел с платформы, вздохнув, ступил на край поля — ноги тут же увязли в липкой влажной земле, ветер пронзил насквозь, небо, казалось, опустилось еще ниже. И вдруг пошел снег. Крупные мокрые хлопья посыпали сверху, без всякой подготовки, внезапно. И тогда он отчетливо понял, что умрет, умрет очень скоро, и то, куда он сейчас идет — возможно, последнее его дело на Земле.

Дело… Значит, в Пелагеевку он попал сознательно? Не просто так, по какому-то странному капризу взял и бросился очертя голову неизвестно зачем, а явился свершить последнее дело своей жизни. Понять бы, какое. Понять… Да, вероятно, это дело и состоит в том, чтобы понять. Белые хлопья усеяли черное поле, белые хлопья засыпали его черное пальто. Сон перешел в новую стадию. Сгорбленная одинокая фигура уныло движется к неведомой цели — черно-белый кошмар Пифагора.

Что он должен понять? И кто из них должен понять?

Это поле преодолеть невозможно. Интересно, что на нем росло? И как все здесь выглядело летом, под ярко-голубым небом, при зеленой траве? Вон там вдалеке лесок, который он раньше не заметил. Сейчас лесок черный, скорбный, но в теплое время года там, должно быть, хорошо. Как жаль, что умереть ему суждено в ноябре, как жаль, как жаль…