Аркадий Ваксберг - Плешь Ильича и др. рассказы адвоката

Больше я ничего не помню и о том, что было дальше, рассказать не могу. Вероятно, я сразу заснул от усталости, а также от опьянения, которое для меня непривычно, поскольку я вообще не пью, только, как сказал, изредка выпиваю совсем немного.

Считаю, что показаниям гражданки Кузиной, с которыми меня ознакомил следователь, можно верить. Как она показывает, так все и было».

Следователь дважды перечитал это «собственноручное чистосердечное прзнание». Оно же — «явка с повинной».

— Я ведь, кажется, сказал… — В его голосе появился металл, и он снова перешел на официальный язык. — Мы ведь, вроде, договорились: изложите не мысли, а факты. И без лапши. Чистосердечное признание… — Уголки его губ иронично дрогнули. — Не вижу ни чистосердечия, ни признания…

— Почему? — не понял Саранцев.

— Потому что вы лезли в окно не затем, чтобы красть. А с другой, вполне конкретной целью.

— Зачем же, по-вашему, я лез?! — Впервые подследственный допустил грубость. Не в словах даже, а в тоне. Замкнулся и сник.

Следователя вдруг осенило: совсем неожиданно дело повернулось к нему еще одной стороной.

— Получается интересно, — задумчиво произнес он. — Значит, вы еще и красть собирались. Этого следствие не знало, а теперь будет знать. Спасибо за признание. Но лезли вы — хочу сказать: в основном — все-таки не за этим. Вы лезли, — продолжил он чуть ли не по слогам, — чтобы насиловать.

— Ну, знаете… — вскипел Саранцев. Ему с трудом удалось взять себя в руки. — Этого вы от меня не дождетесь. — Саранцев помедлил, собираясь с мыслями. — Точно вам говорю: никогда.

— Тем хуже для вас.

Хуже, впрочем, Саранцеву быть не могло.

Покушение на изнасилование — это обвинение с самого начала как было за ним, так и осталось. Теперь он навесил еще на себя покушение номер два: квартирная кража.

— Если дурак, то навсегда, — напомнил следователь прилипшую к нему шутку. — Понял? Отвечай: понял? — Снова на «ты», но уже без всякой симпатии. Скорее наоборот.

«В доме номер 17/2 по ‹…› улице имеется чердак, откуда через окно есть выход на крышу… Водосточная труба пересекает декоративный карниз шириной 38 см, находящийся на уровне третьего этажа… Карниз проходит, в частности, под окнами квартиры номер 6, расположенной на третьем этаже ‹…›

«Гражданка Кузина Елена Владимировна и ее муж гражданин Кузин Владимир Юрьевич проживают по адресу: ‹…› улица, дом 17/2, квартира 6 ‹…›

«Спуск человека по водосточной трубе ‹…› является технически осуществимым, равно как его выход на ‹…› карниз и передвижение по последнему ‹…›

Преодоление трудностей при передвижении и принятие мер безопасности в значительной мере зависит от индивидуальных особенностей конкретного человека, в частности, от возраста, состояния здоровья и прочих факторов ‹…› Возможные препятствия субъективного характера, как-то: нарушение балансировки, динамические деформации, страх высоты и пр. — в расчет экспертизой не принимались».

Нарушений балансировки (убейте меня, если я знаю, что это такое), динамических деформаций (звучит красиво, но непонятно), а тем паче страха высоты и прочего медики у Саранцева не обнаружили. И психических отклонений — тоже. Вроде бы для нормального человека достаточно странен тот способ, которым Саранцев решился проникнуть в чужое жилье. Экспертиза, однако, признала: никаких отклонений в психике. Разве что малоконтактен. Не желает говорить о своем деле. Но это вовсе не отклонение. Скорее наоборот: осознал то, что сделал, говорить о своем позоре стыдится.

Да и странности, если подумать, нет никакой. Не с наших позиций, конечно — с позиций преступника. Разве воры не лазают через окно? И разве только первый этаж подвластен их отважным набегам? Уголовная хроника полна такими историями. Никого они не удивляют. Возмущают — да. Но не удивляют.

Защита Саранцева была поручена мне. Это была именно защита по поручению — обязательная, гарантированная законом. Близких у Саранцева не оказалось — никто не искал для него адвоката, и выбор у нашей коллегии пал на меня, тогда еще совсем молодого и, стало быть, совсем не капризного. По возрасту и по статусу. Деньги за такую работу платили, мягко говоря, символические, охотников обычно не находилось, а привередничать мне еще было совсем не с руки.

Да, по правде говоря, не очень-то и хотелось. Я взялся за поручение с легким сердцем — особых хлопот оно не сулило: преступник сознался, раскаялся, впервые судим, у него отличное прошлое, а преступление не причинило тяжких последствий. Саранцев не мог, конечно, рассчитывать на оправдание, но на снисхождение — безусловно. Доказать это, добиться для него приговора помягче не составляло, пожалуй, большого труда. По крайней мере, так мне казалось.