Аркадий Ваксберг - Плешь Ильича и др. рассказы адвоката

Много позже, когда мама рассказала мне об этой истории, я спросил директора ЦДРИ (он уже стал к тому времени директором ЦДЛ) Бориса Михайловича Филиппова, возглавлявшего в годы войны концертные фронтовые бригады, ездила ли в их составе певица на Балтику. Филиппов решительно это отверг, сообщив к тому же, что, насколько он помнит, эта артистка вообще не входила ни в одну из бригад и на фронт ни разу не выезжала.

Тогда, может быть, все-таки ближе к истине была первоначальная версия, то есть принятые следствием как бесспорная данность показания потерпевшей певицы, а сомнения, если они и возникли, то лишь потому, что эпизод с ограблением утонул в куда более привлекательном, куда более перспективном для карьерных юристов «деле о теракте»: за такие раскрутки давали тогда ордена и повышали в воинском звании. Эта липа сегодня, по-моему, не представляет ни малейшего интереса (были сколочены десятки тысяч подобных дел, и все на одну колодку), а вот эпизод с ограблением, имей он место на самом деле, психологически любопытен, как, кстати сказать, — с той же именно стороны — любопытна и контрверсия, предложенная Васецким: в обоих случаях певица оказывалась в ловушке («в интересном положении»), выскочить из которой могла, лишь предав капитана: без этой искупительной жертвы ей пришлось бы, наверно, не сладко.

Если Васецкий, допустим такое, действительно был ее кратковременным и случайным возлюбленным, то, не подняв милицию на ноги, она оставила бы встреченных у Моссовета гуляк в непоколебленном убеждении, что реально имеет потайную интимную связь. И значит, стала бы заложницей тех, кто владеет ее секретом.

Если же это был настоящий грабитель, то, отнесись к его нападению равнодушной оставь ситуацию без последствий, не призови на помощь милицию, она позволила бы гулякам остаться при том же своем убеждении. Они, конечно, ни за что не поверили бы ни в его, ни в ее благородство: рассказ об этом мог бы выглядеть не иначе, как плохо сработанной, рассчитанной на простаков, дешевой литературщиной. «Романтичной» фальшивкой…

Само собой разумеется, больше всего ее волновало не то, в чем ее заподозрят и что скажут «они», а в том, что подумает, как отреагирует «Он». Кремлевский ее покровитель, безусловно, узнал бы про скандальный, наделавший шума, хотя бы и в узких кругах, криминально-политический «казус», задевший его фаворитку: по части доносов службы работали безупречно. Конкуренция с флотским отставником вряд ли пришлась бы «Ему» по вкусу. И вряд ли он стал бы прощать такое ее вероломство. Не прощал куда более невинные вещи.

Так что — выбора не было…

Васецкий отделался легким испугом. Учтя, что «тяжких последствий» от его злодеяний не наступило, и приняв во внимание его воинские заслуги, трибунал за все про все (покушение на теракт, покушение на разбой, незаконное хранение оружия) выдал ему на круг десять лет лагерей с конфискацией имущества, которого у него и не было: не наказание, а подарок. Он, однако, расценил приговор по-человечески, а не «по-советски» — как издевательство. Прямо так и писал, качая права и взывая к «самому справедливому в мире суду».

Все его прошения не имели никакого успеха. Лет через пять он вообще перестал их писать, осознав бесполезность своих усилий. Лагерные друзья убедили его, что он и впрямь счастливо отделался и что лучше уж судьбу не гневить, не мельтешить, не суетиться, а терпеливо дождаться окончания срока.

Как ни противен такой прагматизм, думаю, они были правы. Тем более, если в молве, связавшей имя певицы с высоким ее покровителем, была хоть какая-то, пусть даже малая, доля истины.

В лагере Васецкий провел все же не десять лет, а чуть меньше восьми. Едва Усатый отбросил копыта, он с прежней энергией стал забрасывать высшие инстанции суда и прокуратуры возмущенными письмами. И своего добился: реабилитирован был одним из первых, когда колесо кровавой Фемиды только-только еще завертелось в обратную сторону.

Добиться-то он добился — с одним, правда, маленьким «но»… Маленьким, зато таким характерным!

Политическое обвинение, в силу уж полной его нелепости, было с Васецкого снято, притом без особых хлопот. А вот «разбой» на нем так и повис. Вникать в детали никто не стал: «инстанции» были завалены тогда, в оттепельную эпоху, миллионами прошений о пересмотре дел, и психологические изыски, имеющие отношение к «обыкновенному криминалу», никого не интересовали. Тем более что, избавившись от обвинения в терроре, Васецкий оказался на свободе и даже смог вернуться домой, к матери, которая его дожидалась. Кстати, был он из Днепропетровска, где жить ему не возбранялось, и только время от времени наезжал в Москву, стараясь добиться полной реабилитации и возвращения орденов, которых его лишили.