Аркадий Ваксберг - Плешь Ильича и др. рассказы адвоката

Да, это был довод за Березкина. Но следствие его в расчет не взяло. Верх одержали другие доводы. Те, что не за, а против. Прокурор согласился. И Березкина отдали под суд.

— Послушайте, сударь, — воскликнул он, едва конвой оставил нас вдвоем. — Происходит нечто совсем инфернальное. Голова идет кругом. Шалею от ваших юридических дефиниций. В этой, прошу пардон, науке сам черт ногу сломит. Я уже проштудировал несколько монографий, которые мне передал мой друг Таманский, — мозга заходит за мозгу, и нет никакого просвета. Ученость свою демонстрируют, а вглядишься — одна пустота. Сократы, прости Господи…

Он вытащил из кармана кипу мелко исписанных листочков и извлек оттуда один, где пестрели красные галочки.

— Вот, пожалуйста: «косвенные улики, замыкающиеся в нерасторжимую цепь…» Вы способны по-человечески объяснить, что сие значит?

Я попробовал, но он перебил меня:

— Критерии, критерии!.. Как узнать, какая цепь расторжима, какая нет? Замкнулась или не совсем?

Это был не праздный вопрос — ведь против Березкина нашлись только косвенные улики. И мне тоже казалось, что в нерасторжимую цепь они не замкнулись.

— Вот видите! — вскинулся Березкин. В его голосе послышалось нечто большее, чем укор. — Вы думаете так, я думаю этак, а следователь совсем иначе. Какая же это наука, если каждый может думать по-своему, а проверить ничего нельзя? Уж вы как хотите, а я науку без объективных критериев вообще не признаю за науку. Вам есть что возразить?

Спорить с ним было интересно, в нем чувствовался природный дар полемиста, нарочито обостряющего проблему и доводящего доводы оппонента до явного абсурда: прием, известный еще спорщикам в Древнем Риме. Раздражала, однако, его желчь, его грубость, тем более непонятная, что обращался он к своему защитнику, пришедшему, чтобы помочь.

— За вас, — сказал я, — Таманский бьется, как лев.

Он поморщился:

— Лучше бы крепче запирал свои проклятые медальоны. Кто-то украл, а страдать мне.

Я невольно подмечал, как он прячет взгляд, как ловко уходит от вопросов по существу. Стоило мне коснуться какой-нибудь важной улики, он махал рукой:

— Чепуха!

И тут же переходил к очередным философическим парадоксам, любуясь тем, как его собеседник тушуется, не желая участвовать в пустых и бесплодных спорах, или просил достать какую-нибудь научную книгу, — наверно, чтобы я не забыл, с каким эрудитом имею дело.

Наша беседа уже подходила к концу, когда я напомнил:

— Против вас еще ваша прежняя судимость. Формально она не в счет, но фактически… Ведь почти восемь лет назад по странному совпадению вы украли деньги у другого близкого вам человека.

Березкин вспыхнул:

— Это что — доказательство?

— Нет, конечно, — подтвердил я… — Но все же довод.

Та давняя история смущала меня, по правде сказать, ничуть не меньше, чем новая. Снова кража, и снова у близкого друга! Как водится, к делу подшили старый тот приговор, из него вытекало самое главное: у художника (тоже художника!) Головатого исчезло — только-только ввели новые деньги-хрущевки — около ста рублей, почти сплошь красненькие десятки, он не нашел их в шкатулке, где оставил вечером накануне, а в квартиру за это время никто не входил. Лишь Березкин заночевал. И сам хозяин не отлучался.

Получалось так: или Головатый украл сам у себя, или это сделал Березкин. Третьего не дано.

Не знаю уж, какая сила заставила Головатого из-за такой мелочевки затеять уголовное дело. Он, однако, затеял, и Березкина осудили. Условно, но осудили. Доказательств, по-моему, не было никаких, но мое ли дело задним числом ниспровергать приговор, если меня об этом не просят?

— Почерк, похоже, у вас неизменный, — не удержался я, чтобы не съязвить. — Заводите дружбу с художником, входите в доверие, становитесь завсегдатаем… Ну, а дальше проще простого — выбрать объект. Все к вашим услугам. Аппетиты растут: вчера всего-навсего сотня, сегодня уже медальоны, которые тянут на тысячи, завтра…

— Осторожней на поворотах, милостивый государь! — с достоинством прервал меня Березкин. — Покорнейше просил бы не обобщать. Склонность к поспешным обобщениям не украшает специалиста. Хотя очень многие, даже причисляющие себя к образованным людям, такому пороку подвержены.

Он опять уводил меня от конкретных и не очень ему выгодных фактов к разговорам на вольные темы. Но — напрасно: не на того напал.

— Я отвечу вам в вашей тональности. И вашими же словами: покорнейше просил бы не мешать мне вас защищать. Приговор по старому делу психологически давит на судей, хотите вы этого или нет. Тем более что от сходства сюжетов никуда не уйти: оно налицо. Предлагаю обжаловать тот приговор. Доказательств вины вашей нет, оговор очевиден. По крайней мере юридически…