Гарри Зурабян - Гекатомба

- А что же тогда было? - попытался он узнать.

На что получил четкий и исчерпывающий ответ:

- Учения Гражданской обороны! - с непередаваемым сарказмом "обрадовала" она его. - Ты у нас кто? Председатель штаба? Вот и поставь своей охране и всему исполкому "двойку". За то, что не смогли противостоять "вероятному террористу, попытавшемуся обезглавить в твоем лице руководство штаба".

- Но как же... - беспомощно развел руками Пацюк.

- Собирайся! - не на шутку сердитым голосом прикрикнула Воронова и пошла одеваться...

... Если бы нашлась бездна, куда можно было бы собрать выплаканные ею слезы, в них утонуло бы все, еще не сотворенное людьми зло...

У человека просто не могло быть столько слез!

Он видел ее заплаканное, лишенное жизни лицо, и в нем в который раз за последние часы поднималась, набухала и пенилась, не находя выхода, шквальная, сокрушительная и смертоносная волна ненависти. Он не выдержал и закричал, наклоняясь к самому ее лицу:

- Ну, почему?!! Почему ты плачешь только о нем?!!

В его крике было столько невысказанной, годами копившейся, трамбовавшейся пласт за пластом, боли, что она вздрогнула, проваливаясь в эту действительность, и подняла, ориетируясь на звук, искаженное гримасой величайшего страдания лицо.

- Я должен был его убить, понимаешь ты это или нет?!! - продолжал он кричать, похоже, нисколько не заботясь о том, что его могут услышать те, кто в эти часы уже шел по его следам, отмеченным широкой кровавой полосой. - Я должен был его убить... - тише повторил он. - ... потому что он никогда бы не отдал тебя. Ты не могла этого видеть, но это очень страшно, когда человек вступает в схватку с животным и сам перестает быть человеком. Он становится зверем и всякий разум отступает, растоптанный и уничтоженный властью зверя. Остается только первобытный, древний инстинкт... - Он присел у нее в ногах, закрыл глаза и мечтательно произнес: - Тебе никогда не понять, что я испытал, ступив с Мавром на эту первобытную, дикую тропу. Как равный ему. Можешь смеяться или не верить, но это был бой самцов за самку, даже, если самка - твоя родная сестра. И я победил.

- Мы могли уйти вместе, - впервые за все время услышал он ее голос.

- Я не верю тебе, - проговорил он, вглядываясь в черты ее лица.

Но в них не было лжи и притворства, одно непроходящее горе, которое все никак не могли впитать незрячие, без дна и берегов, глаза. И внезапно ощутил, как ненависть постепенно уступает место слабому, хрупкому ростку, с окрашенным в нежный фиолет бутоном жалости. Ему захотелось сесть с ней рядом на старенький продавленный диван, обнять и прижать. Она почувствовала его состояние и замерла, выпрямившись неестественно прямо, напрягая спину.

- Тебе страшно? - спросил он шепотом.

Она молча покачала головой.

- Ну хочешь... хочешь, я оживлю его?! - неожиданно для самого себя выпалил он. - Прямо сейчас, пойду туда и оживлю!

Она не выдержала и, уткнув лицо в ладони, горестно, в голос, разрыдалась. А он зарычал, как зверь, который живет последние в своей жизни мгновения, в судорогах агонии навсегда прощаясь с ненавистным миром, заставившим его жить в вечных скитаниях и лишениях. Он встал перед ней на колени, пытаясь отнять руки от лица. У нее не было сил сопротивляться и руки безвольно упали вдоль туловища. Он взял их в свои ладони и, приблизив ко рту, принялся согревать собственным дыханием, обжигаясь об ее ледяные, неживые пальцы.

- Если бы я знал, что у меня осталась ты, я бы никогда не начал убивать, - проговорил он убежденно и страстно. - Можешь мне не верить, но я делал... это от одиночества. Ты знаешь, что такое одиночество? Это сначала тюрьма, а потом, через много-много лет - тысячу, а, может, несколько тысяч - смерть. Вот что такое одиночество...

- Но ведь рядом с тобой до последнего была мама, - всхлипывая, проговорила она.

- Да, мама. Но не она, это я был с ней до последнего. О, конечно, она заботилась обо мне. Но что, что ты можешь знать об этом?!! Она заботилась обо мне... как заботится рабовладелец о своем рабе! С детства я всем был должен. Понимаешь, всем! Я должен был хорошо вести себя в садике, хорошо учиться в школе, выбрать для себя хорошую работу, чтобы она давала мне хороший заработок. Я должен был всем - воспитателям, учителям, сослуживцам, обществу, государству. Потом пришли эти... новые демократы. И оказалось, что им я должен еще больше! Они вообще забрали у меня все! Мне не оставили даже крохотного шанса - нет, не жить, а выжить. Я устал быть всем должным...