Рита Харьковская - Новая старая страшная сказка

– Не торопись. Пусть будет пока. Это мой тебе совет, как юриста и нотариуса, – Натан Гаврилович поднялся и протянул Лёвушке руку, – вынужден попрощаться. Дел скопилось невпроворот.

Лёвушка пожал пухлую руку:

– Вы вечером будете у меня в гостях?

– Конечно, – сально ухмыльнулся Натан.

Автомобиль остановился у высокого забора, отгораживающего от непрошеного вторжения живущих в доме, расположенном в глубине немаленького двора. Дом этот ничем особым не выделялся из череды таких же особняков, что его окружали. Как ничем не отличались друг от друга и те, кто жил в закрытом элитном посёлке, расположенном за чертой Города.

Едва в стране грянула пресловутая Перестройка, как вся номенклатура Города, привыкшая благодаря самому своему образу жизни держать нос по-ветру, моментально начала скупать земельные участки везде, куда могли дотянуться их руки. Потому как крестьянское нутро, а большинство номенклатурщиков принадлежали к рабочее-крестьянскому сословию, орало во все горло, что могут выгнать с работы и лишить должности, могут нагрянуть распоясавшиеся рекетёры и заграбастать все, что нажито непосильным трудом, может сгореть дом со всем его содержимым, а вот зЭмЭлька – она останется! Потому как зЭмЭлька – она навсегда! Она вечная!

И выводились из сельхозугодий огромные площади, еще недавно колосящиеся пшеницей, выкупались гектары лесов, берега рек и побережье моря. Всё это становилось чьей-то частной собственностью, распоряжаться которой новообретенный «хозяин» мог по своему усмотрению.

Строительство посёлка, куда приехал Лёвушка, началось с того, что двадцать гектаров соснового леса, раскинувшегося на морском берегу, обнесли пятиметровым забором, отгородив вместе с лесом и добрый шмат побережья. Именно здесь задумали строительство домов для себя и своих семей те, кто еще был у руля, но уже чувствовал, как наступает на пятки молодая и ушлая поросль.

Не прошло и трёх лет после начала строительства, как в первые дома въехали новосёлы.

Жены руководящих, пока еще, работников, родившиеся и выросшие в едком дыму коммунальных кухонь, только каким-то чудом сумевшие рассмотреть потенциал будущего партийного работника в молодом мастере участка на заводе или инженере на фабрике и вовремя выскочившие за него замуж, до этих домов проживали в неплохих, по меркам пролетариата, квартирах, но совершенно опупели, осматривая принадлежащие им отныне погонные километры площадей и гектары приусадебных участков.

Каждая зорким соколом высматривала недостатки в соседнем доме и довольно складывала ротик курячей гузкой, думая: «Я в нас домина побольше да получше!» Хотя, мнение это не имело под собою никаких оснований, потому как дома строились практически по одному проекту.

Каждое утро из посёлка выезжали машины, отвозившие детей в близлежащую школу, а их отцов к месту службы.

Каждый вечер машины возвращались, груженые закупленным на рынке продовольствием, везущие по домам «хозяев жизни».

Хозяйки особняков еще не успели привыкнуть к прислуге, а потому сами варганили еду для семей на огромных кухнях, равных по площади всей их бывшей квартире.

Но годы шли…

Уходили в отставку вчерашние номенклатурщики, и, не сумев пережить подобное «предательство родины», тихо умирали в больницах от инфарктов и инсультов.

Вырастали дети и, закончив учёбу, находили для себя «место под солнцем», а то и вовсе уезжали в другие страны, надеясь обрести в них новую родину.

Через четверть века основным населением посёлка стали вдовы номенклатурщиков и «новые русские», перекупившие недвижимость у старух либо их детей, собравшихся в эмиграцию.

Дом, рядом с которым припарковался автомобиль Лёвушки, когда-то принадлежал его тестю. Именно сюда перебралось семейство высокопоставленного номенклатурщика в составе папы, мамы и двух дочерей.

Девочки-двойняшки были абсолютно не похожи друг на друга. Если старшая. Жанна, лицом и фигурой удалась в мать: высокая, худощавая, тонкокостная, кареглазая брюнетка; то младшая, Милена, совершено не оправдала данное ей имя, потому как была вылитым папочкой: широкоплечая и крупнобёдрая, с плохой кожей, вечно усыпанной то угрями, то веснушками, с волосами цвета пакли и такой же густоты и пышности, глазами, как угрюмое зимнее небо: то ли серыми, то ли блекло-голубыми.

Но, как это ни странно, мама больше любила свою младшую, страшненькую, что уж там, дочь Милену, позволяя красавице Жанне разве что жить рядом и обращая на неё внимание только в случае крайней необходимости.