Лариса Порхун - В ритме ненависти

Началом конца стало невинное замечание его матери, как бы, между прочим, что его регулярные встречи с сестрой, выглядят достаточно странно, и кое-кому не слишком нравятся. А потом вдруг Ангелина сама приехала к нему среди недели, и он встретился с ней возле школы. Моня навсегда запомнил этот яркий и солнечный день в середине мая. Стояла уже по-настоящему летняя погода. Ангелина шла ему навстречу в длинном белом платье, с распущенными волосами и печальной улыбкой. Бесконечно прекрасная и столь же далёкая. Она ещё не произнесла ничего, но он уже знал, что они расстанутся. Он всегда это знал, всегда чувствовал, с самой первой минуты их знакомства.

– Отойдём куда-нибудь… У меня мало времени, мама уехала рано утром по делам, а я вместо школы сразу на вокзал… Моня молча взял её за руку, и они не сговариваясь, быстро пошли в сторону парка.

В тот день Моня не вернулся в школу. Домой он тоже не пошёл. Проводив Ангелину, он бесцельно, до одурения, шатался по улицам, которых не узнавал, и которых даже не заметил. Пока, в конце концов, не оказался в том же парке, на той же лавочке, на которой несколько часов назад он сидел с Ангелиной, возле лебединого пруда, только без всяких лебедей. Когда-то давно тут жила лебединая пара. Моня помнит, как кормил их хлебом вместе с матерью. А потом однажды ночью они бесследно исчезли. И больше здесь этих птиц никогда не было. Хотя место это в городе любили, и упрямо продолжали называть лебединым прудом. В самом центре водоёма покачивался совершенно пустой, и от того, кажущийся ещё более одиноким и заброшенным лебединый домик. Моня смотрел на это деревянное, почерневшее от старости и влаги строение, и беззвучно повторял: «Вот и всё…, вот и всё…» Так он продолжал сидеть, не двигаясь, всё на той же скамейке глядя в одну точку, даже когда пошёл дождь.

По всей вероятности, это было действительно всё. Ангелина сказала, что им не стоит больше видеться. Тем более, тайком. Потому что они брат и сестра. А братьям и сёстрам можно встречаться совершенно открыто. А дальше Ангелина сказала такое, о чём он и сам постоянно думал. Но изо всех сил, внутренне зажмурившись, гнал эти мысли. Потому что от них ему становилось больно и страшно. Она подняла на него свои прозрачные, словно до предела наполненные влагой глаза, с тускло поблёскивающими в них грустными искорками, и твёрдо сказала, что не хочет, чтобы он был ей братом. И больше всего хотела бы, чтобы они были совершенно посторонними друг другу. Моня остановившимся взглядом, не мигая, смотрел на её лицо и чуть слышно произнёс: «Я тоже…» А потом она добавила, что больше они встречаться не будут. Никогда. Потому что то, что они делают, называется преступная связь. Так сказала её мать. А она, Ангелина, не хочет находиться в преступной связи с собственным братом. И совершенно не важно, что ничего такого они не делали, и ни в какой связи не состояли. Родителям всё равно ничего не объяснишь, и не докажешь. А когда они поднялись с лавочки, потому что уже нужно было уходить, Ангелина положила ему руки на плечи и поцеловала. И когда они ждали её электричку, она ещё раз поцеловала его. А он больше всего в этот момент боялся заплакать. Он стоял и смотрел в пустоту, потому что электричка, увозившая его любимую, а ему казалось, что и часть его самого, самую главную часть, основное его содержание, оставив на перроне только жалкое его подобие, никчёмную оболочку, давно уехала. А он всё продолжал видеть в окне заплаканное, но улыбающееся лицо Ангелины и чувствовал, что его трясёт мелкой дрожью. Он понял, что снова отравился, и на этот раз очень серьёзно. Невысказанная, грубо оборванная и не выпущенная на свободу любовь, начала превращаться в сильнодействующий яд. Постепенно модифицируясь в хорошо знакомую ему взвесь ненависти и страха.

Своей кульминации достигла она в тот день, когда мать, глядя, как он невыносимо долго и монотонно размешивает в кружке чай, протягивая ему бутерброд с сыром, осторожно произнесла:

– Ты успел попрощаться с сестрой? И встретив его недоумевающий взгляд, пояснила:

– Ну, они же уезжают на днях, в этот свой Израиль, – и, заметив, как мгновенно отхлынула кровь от лица её сына, и с какой мультипликационной, противоестественной скоростью, превращается оно в землисто-серую, страдальческую и постаревшую маску, испуганно добавила:

– Господи! Да ты что, ничего не знал? Ну как же она тебе не сказала, вы же встречались? Гриша! – бросилась она за ним в прихожую, – Ты куда, сынок? Да, послушай меня, может это и к лучшему, я же вижу, как ты к ней относишься… Так случается в жизни… Но нельзя этого, она ведь сестра твоя, понимаешь?