Владислав Вишневский - Аллегро

— Она из Америки, — поправил Кобзев. — Не тормози.

— Это не важно. Там всё рядом, — небрежно отмахнулся Трушкин. — Не комсомолка, к тому же, — с серьёзным лицом ораторствовал Трушкин. Пошутил наверное так, но под уничижительным взглядом Кобзева немедленно исправился. — Хоть и красавица. Да, красивая девушка. Красивая, и к бабке не ходи. — Кобзев продолжал в упор изучающе смотреть на Лёву. — А что я такого сказал? — оправдываясь, испуганно залепетал Лёва. — Я пошутил. Ну пошутил я! Надо же товарища поддержать… я и это… Юмор, если хочешь знать, как хлеб, я в умной книжке где-то читал, — всему голова. Вот! Нет?

— Не придуривайся, зануда. Завидуешь, да? Не умеешь шутить, не берись! Понятно? Семья алкого-оликов, — передразнил Трушкина, и звучно пошлёпал себя полбу. — Она не на-аша, не ме-естная, дерево ты армянское. Она из Америки, лейтенант! Всем нашим нравится, понял? Главное, Женьке. С ума человек сходит. А ты? Конопля у неё на подоконнике… Сам ты сопля на подоконнике. Будешь выступать, я расскажу ему, что ты нам в курилке с Генкой рассказывал…

— Что? Я! Вам?! Где? Когда? В какой курилке? Поклёп, Женька, не верь, это поклёп! Разжигание национальной розни на почве личной неприязни! Не верь! Да я вообще молчу! — забалтывая, обиженно тараторил, Трушкин, косясь то на Сашку Кобзева, то на Женьку. Тимофеев их кажется и не слышал.

— Мне ничего не надо, — простонал Женька. — Я всё о ней знаю. Всё… Я знаю… Я чувствую. Она… Она…

Почти отталкивая Лёву, Кобзев пожалел товарища.

— Тебе поговорить с ней надо, Жека, объясниться. Мол, так и так… люблю, мол, не могу, цветы…

— Что ты! — Тимофеев в ужасе побледнел. Друзья смотрели на него как на тяжело больного. Такой слабости за Женькой раньше не замечалось. В авангарде всех приключений человек всегда был, а теперь… Действительно пропал парень, заикаться начал. Беда. Плохо дело. — Нет! Я не могу! — мотал головой Тимофеев. — Я подойти к ней не смогу… Ноги… не… Язык… Так сразу! Нет… Нет! Да и как говорить, я же по-англ…

— Во, Женька, идея! — перебил Трушкин, даже обнял друга, не столько от любви, чтоб перед глазами не мельтешил. — Я серьёзно! После работы ко мне домой сегодня пойдёшь. Приглашаю.

— Зачем это? — не понимая, смотрел Женька. — Почему?

— Сам, лично, без посредников, расскажешь моему сыну, как плохо не знать хотя бы одного иностранного языка. Идёт? — предложил Трушкин.

Ну предложил так предложил.

Первым пришёл в себя Кобзев.

— Эй, папаша, ты что! Лёва, армянская твоя душа! Он же у тебя ещё в детсад ходит! Пять лет пацану! Только же именины справляли. Я помню! Уелись!..

Трушкин с этим не спорил.

— И что? И как раз! Я точно знаю, — принялся растолковывать он. — В воспитании важен метод упреждения… Понимаете? Чтоб прямо с горшка ребёнок всё нужное и важное для себя запомнил. С молодости. На всю жизнь. Посмотрит сегодня мой малец на несчастного Женьку, подумает, и запомнит. Лично убедится, как плохо может быть человеку без иностранного языка, и вообще. Живой отрицательный пример всегда лучше тупого угла или мамкиного ремня. Понятно? Потому что педагогика! — Прищурившись, с гордостью заметил. — Великое это дело, я вам говорю, педагогика! — Ещё раз снисходительно оглядел друга, добавил не менее важное на его взгляд. — Заодно и нормально поешь с нами… Похудел весь, с лица спал…

Тимофеев молчал, пытаясь удержать так много сложных слов, Кобзев понял по-своему.

— Да ладно, Женька, не боись. Можно и без иностранного языка. Санька рядом.

— Какой ещё Санька? Ты о чём? Я не понимаю.

Тимоха тупел прямо на глазах. Трушкин смотрел на него с глубоким сочувствием.

— Видал? — заметил он Кобзеву. — Всё уже смешалось в доме Облонских… Он уже Саньку не знает. — Повернулся к «несчастному» Тимохе, особым тоном донося смысл, продолжил почти по слогам. — Санька-Смирнов-рокер-наш-клавишник… Ефрейтор! С тарелками-вон-стоит-молодой-видишь? Почти-все-Европейские-языки-знает-понимает — взял-и-выучил.

— Не все, только три… — тревожно оглядываясь на беспрерывно хлопающие двери КПП, которые неподалёку «светились», напомнил Кобзев.

— Я и говорю… — не замечая поправки, продолжил Лёва. — Санька рядом, он подскажет: «жи ву зе» или как там, «фройляйн», «пани», «мадемуазель» Гейл… А самое лучшее, Жека, пригласи её в Макдоналдс. На мороженое, например… То сё… ля-ля, тополя… — внимательно, изучая друга, с тоской смотрит на Тимофеева, уверенно заключает. — Нет, тебе бы сейчас, пожалуй, водки, парень, стакан, да пару солёных огурчиков, я вижу, и все дела… Язык сам бы тогда нашёл, что сказать, когда надо. Проверено. Аксиома! Работает!