Владислав Вишневский - Аллегро

— Да уж… — оглядываясь на стены кабинета, кивает начмед. — Куда нам от этого… Специфика такая… Медицина!

— Вот и у нас тоже… — кряхтит дирижёр, и сердито смотрит на своих музыкантов. — Архаровцы! Самодеятельное творчество! Марш, сейчас же переодеваться, за инструментами, и бегом на плац… — приказывает музыкантам, с усмешкой пропуская их в дверях. — Юмористы, понимаешь, выискались, самоучки!..

Ожидание, как и прощание, всегда утомительно… Тем более такое — судьбоносное и знаковое. Переживали музыканты оркестра, волновались. Во-первых, удастся ли старшине уговорить американку отложить встречу с летунами, с оркестром коллег, изменить маршрут; второе, отмажутся ли Кобзев с Тимофеевым от санчасти. Рано утром, после репетиции, Кобзев с Тимохой, честь по чести, «тайком» вернулись в санчасть, в карантинную палату. Кроме удивлённого дежурного, их отсутствие никто и не заметил. И сам дежурный пообещал это немедленно забыть, поклялся даже. И третье, смогут ли они прозвучать, удивить американку придуманной изюминкой… Смогут ли! Прозвучат ли, а?! Такие дела.

Сбросились утром, собрали деньги, зафрахтовали подвернувшееся такси, отправили Хайченко на задание — вычислить и непременно привезти Гейл, он единственный из всех солидно выглядел. И дирижёр включился, явился как всегда к девяти ноль-ноль, и сразу всё понял. Свой человек — музыкант, — не обиделся, не рассердился, что ночью его дежурный по части не поднял, молча всех похвалил… За Кобзевым с Тимофеевым в санчасть тотчас ушёл, отмазывать…

Музыканты оркестра уже на плацу. За периметром, под деревьями в тени прячутся. Жарко. Кто с инструментами разгуливает, кто — оставив на бетоне… По третьему разу курят. Ожидают гонца — удастся — не удастся… Выглядят музыканты не очень хорошо. Бессонная ночь как-никак, и вообще…

То нервная короткая дробь малого барабана порой усугубит: тр-р-ррр-рыть, тр-р-рыть… То Лёва Трушкин на своей тубе «булыжниками» по ушам пройдётся, то Генка Мальцев на тромбоне глиссой добавит. Ожидание, как прощание. Нервы, нервы… Да и солнце уже жарит. Одиннадцать часов! Уже… Но ни Кобзева с Тимофеевым и дирижёром нет, ни старшины с Гейл Маккинли. Но, слава Богу, первые опередили вторых, что хорошо. Вот если бы старшина с Гейл первыми приехали — это плохо… Что делать? Как тогда быть?! Кстати, зачем глупые вопросы задавать, если не они первые…. Нервы, нервы…

Освободившись из-под медицинских пут, Кобзев с Тимофеевым вбежали на плац, как передовые участники марафонского забега. Чуть позже появился и дирижёр, подполковник Запорожец. Спокойно шёл, чинно, не спеша.

— Я не выдержу, я не могу… — сходу пожаловался Тимофеев Трушкину и Кобзеву. На Женьку Тимофеева сейчас лучше не смотреть, почти летальный случай. — Я боюсь! Меня трясёт!

— Я говорил… — в сторону, выразительно округляя глаза, меланхолично бурчит Трушкин, щёлкая клапанами своей большой «дудки».

— Затрясёт… такие встряски… — сочувствует Кобзев. — То прыжки без страховки, то анализы, то…

— Да я о другом… — вновь о «своём», напомнил Лёва. — О чём я в курилке тебе говорил, о чём, помнишь?

Оглядываясь на Тимофеева, Кобзев одёргивает товарища.

— О! Ты сейчас чего такого — страшного, предсказатель, не брякни… Окажемся из-за тебя уже не в санчасти, а в каком-нибудь поганом прошлом или в ещё худшем будущем… Не только тогда на банки тебя поставим! Расстреляем. Молчи лучше.

Трушкина это чуть охладило.

— А я что? Я молчу. Он влюбился, я говорю!

— Это понятно. И это хорошо! Потому что пора ему. Был бы я на его месте, тоже бы влюбился.

Тимофеев и слушал, и не слышал, топтался, бедный…

— Мужики, — вдруг взмолился он. — Ну посоветуйте, как быть. Я места не нахожу. Только её и вижу. О ней думаю. У меня всё горит… То колотит… Никогда такого не было.

— Правильно! Это нормально. Отсутствие информации, обратной связи, — высказал причину Трушкин. — Потому и трясёт. Ты же ничего о ней не знаешь! Кто она, зачем она и вообще… Может, у неё кто есть!

— Что? Ты о чём? — не понимал Тимофеев.

Совсем простых вещей не понимал Тимофеев. Трушкин с Кобзевым переглянулись, Кобзев разъяснил.

— Ну правильно Лев говорит, мы ничего о ней не знаем… Из какой семьи? Что за корни, и вообще…

— Да, — уловив поддержку, принялся развивать свою мысль Трушкин. — Может, семья наркоманов-алкоголиков, дед с бабкой коноплю на подоконнике выращивают… Там такое запросто. Я по телику недавно репортаж из Амстердама видел…