Владислав Вишневский - Аллегро

— Смирнов, срочники, — с трудом удерживая одну руку Лёвы, хохотал Завьялов. — Быстро кружку литровую сюда! Да не люминиевую, а эмалированную, потяжелее… Банки сейчас провинившемуся ставить будем!

— Сам настаивал! — преувеличенно сурово, скорее злорадно, «зачитывал» приговор Чепиков. — Сильно просил! По десять банок от каждого. А слово держать надо! Отвечать за базар.

— Да вы что, ребята, мужики… — сверкая голой задницей, безуспешно бился Трушкин.

— Я же не нарочно… Я не знал! Я только подыграл коновалу и всё… Что б не догадался… Ей Богу, ни сном, ни духом… Не надо! Да я за вас… Жека, Санька… Ребята!! А-а-а…

— Ладно, понятно. Отпустите его… — вступился Тимофеев. — Проехали.

Трушкина отпустили. Он сполз со стола, принялся торопливо приводить одежду в порядок, грозно сверкая глазами… На самом деле не грозно, конечно, с пониманием. Шутливо. Потому что на грабли именно он наступил. Сам. Шёл, шёл и… Получилась хохма. Нормальное дело в оркестре, обычное.

Но шутки шутками, а…

Проблему нужно было решать… Понять, зачем их собрали, за каким это…

— Теперь о главном, — когда все успокоились, продолжил Кобзев. — Скажите, мужики, мы можем, вот так, с вами, хоть раз в жизни, взять и подпрыгнуть, а?

— О, ни хрена вопросик! Чего это мы сейчас тебе прыгать будем? — обиженно хмыкнул Чепиков. — Ночь же, Сашка! Пацаны мы, тебе, что ли?

В том же ключе поддакнул и Валька Завьялов.

— Да, за каким это? Молодые вон пусть прыгают, срочники… А мы посмотрим. Шура, кончай пургу гнать, не нагружай, говори, за каким нас собрали?

Кобзев вновь с прищуром оглядел всех, как учительница группу двоечников, собравшихся вдруг исправить двойки на пятёрки.

— Я же образно… Взять, говорю, и что-то такое, например, сделать… Чтоб не только какая-то там американка…

Тимофеев сверкнул глазами, грозно одёрнул…

— Полегче…

— Понял, — кивнул Кобзев Тимофееву и продолжил. — Чтоб не только, как говорится, а и во всём мире, например, о нас узнали…

Музыканты слушали внимательно, морщили лбы, старались разглядеть зерно, уловить ту важную идею, из-за которой из домашних постелей их среди ночи выдернули… Пока всё было не ясно, туманно… Зря пожалуй выдернули, накололи, можно сказать.

— Говори толком, не понятно… — вновь потребовал Валентин Завьялов. — Зачем нам это? Ты прямо говори, скоро утро, выспаться ещё можно.

— Эх, вы, — сильно огорчился на товарищей Кобзев, словно он так и знал, даже на несчастную тройку и ту не потянут эти двоечники. — Вся жизнь как в летаргическом сне у нас и пройдёт, может пройти… — в сердцах заметил он, и посмотрел почему-то только на Чепикова и Завьялова. — Лабаем тут, кто как может, а потребовалось показаться, мы и облажались…

Оппоненты один за другим отозвались.

— А, так ты об иностранке этой переживаешь… с Тимохой. — Воскликнул альтист Чепиков, и махнул рукой. — Плюньте, мужики! С чего бы? Отыграли нормально… как всегда. И вообще… Подумаешь там, киксанул может кто чуть… С кем не бывает… А — показались, не показались, это деталь… За это денег не доплачивают. Эти-то бы вовремя платили…

— Так мы ей не показались? Не понравились?

— О, мужики, точно, я сразу заметил: у неё планка не для нас.

— И чёрт с ней… Проехали.

— Правильно, мы не гордые, обойдёмся.

— Короче, Шура, ближе к телу! Говорите конкретно, мужики, чего надо? — за всех потребовал Завьялов.

Кобзев понимающе кивнул головой, театрально вздохнул, и словно нехотя, сначала медленно, потом всё зажигаясь, поведал музыкантам о том, что услышал в кабинете воспиталки.

— Я ж и говорю, Ульяшов при мне разговаривал с кем-то из оркестровой службы округа. Я слышал. Выяснилось, она приезжала не просто так, а отобрать музыкантов или целый даже оркестр, на Международный конкурс… туда, в Европу. Какой конкурс, я не понял, козлы санитары помешали… Главное! За первое место Ульяшов сказал, полуторные оклады каждому из нас не пожалеют… Да! Если победим. — Аудитория насторожилась. — Во!.. — подтвердил Кобзев. — Воспиталка сказал. Зуб даю! Сам слышал. Но он в нас не верят. Говорит, мы не сможем…

— Это почему? — удивился тромбонист Генка Мальцев.

— Лабухи мы потому что… — усмехнулся Тимофеев.

— В плохом смысле, что ли? — переспросил Фокин, флейтист.

— Ну! — подтвердил Кобзев.

— Мы не лабухи, Женька, мы…

Собравшиеся обиженно загудели: «Вот, трубачило…», «Обижает, поц», «На неприятность, гад, нарывается».

— Конечно… — Тимофеев опередил Кобзева, заторопился. Со всем предыдущим он, конечно, был согласен, но им лично двигали другие мотивы. — И времени у нас нет доказать, что мы можем… Она к летунам в оркестр, к академикам, завтра утром едет, и улетит потом… Всё! — Тимофеев горестно умолк.