Владислав Вишневский - Аллегро

— Он не просто пианист. Мад, он композитор. Это и сэр Коллинз отметил. Талантливый он.

— Я разве против? И пусть. Очень хорошо. Я рада за него. Но не забывай, Гейл, дорогая, не увлекайся, он — это одно, а Стив — это другое. Ты помолвлена. К тому же, ты американка, а он кто? Никто! И вообще, знаю я этих музыкантов. Ни достойной родословной, ни денег, ни перспектив.

— А Ростропович, Мад? А Темирканов, а Башмет, Венгеров?

— Ну, дорогая, это единицы. К тому же или старые уже для нас с тобой, или давно женатые.

— Я не о том, Мад, у меня Стив есть. Я помню. Наверное, биополя московские меня на такой лад настроили… Другой климат.

— Тогда другое дело, Гейл, это меня устраивает, не то я уж забеспокоилась. Если не критические дни и только «поля», с ними мы разберёмся. Против них, у нас здесь сто процентная в стенах защита, как и против всего остального! Предлагаю: тридцать минут в нашем релаксейшн-руме — немедленно — и ты будешь выглядеть как новенький доллар, нет, как сто долларов, как миллион долларов. Хотя, ты и без этого красивая и обворожительная, как и я! — Мад кокетливо повела бедром, и заразительно рассмеялась. — Но сначала сбалансируем твоё настроение, дорогая! — продолжила Мадлен. — Плюс, конечно, таблетка энерджайзера. Мне — две таблетки. — Видя, что Гейл что-то хочет сказать, возможно, возразить, Мад предупредила её рукой. — Не беспокойся Гейл, с мисс Эммой, твоим секретарём-референтом я всё согласовала. Она в курсе, и я ею чётко проинструктирована… Даже на целый месяц вперёд, кажется. Чертовски умная, кстати, и всё в жизни знает, и про тебя, и вообще… Я тебе завидую. Хорошая у вас, миллиардеров жизнь, но… — Тень лёгкой грусти отразилась на её лице. Мад на мгновенье умолкла, потом вопросительно подняла брови. — Та-ак, и что у нас будет потом?.. — спросила она скорее себя, нежели Гейл, но вот тень испарилась. И она вновь стала прежней уверенной в себе, жизнерадостной Мад, какой её все знали. — А потом… — Мадлен с прежней улыбкой принялась бодро перечислять, — …у нас будет, естественно, тренажёрный зал. Потом у тебя лёгкий сон, причёска, выбор туалета… Мы вечером едем на ужин в московское представительство «Нью-Йорк Моторс-Москва». Будет несколько интересных людей, развлечёмся. Идёт?

— Идёт, конечно, идёт. Мне нужно отвлечься.

— Правильно, потому что ты у меня в гостях. И сэр Джерри меня так предупредил, патрон: «Ты мне, Мад, девочка, за племянницу всем отвечаешь!» Так и сказал. И я готова всем ответить. Идём сегодня развлекаться. О, кей?

— О, кей!

Сашка Кобзев повернул голову… Внимательно оглядел вытянутую в длину белую, как лист бумаги, больничную палату-западню. Одна дверь, два «голых» окна, две ширмы, три кровати. Три тумбочки с медицинскими приборами, напоминающими далёкое прошлое вечно передовой советской медицины. За одной из ширм, дальней от входа, слышалось громкое мужское сонное сопение, переходящее в заливистый храп и обратно. За другой ширмой, с правой стороны от кровати Кобзева, слышалась возня и человеческое шипение.

Троица «контактёров» перед этим благополучно уже была переодета во всё больничное: нижние рубахи с длинными рукавами, кальсоны с завязками, на спинках кроватей покоились пестрые линялые персональные халаты. Из-под кроватей дружески выглядывали носки всеразмерных стёртых шлёпанцев. Воздух в палате остро «заточен» на хлорку… Сложный такой mix, как коктейль с похмелья… Хлорка, карболка, камфара и ещё что-то такое же непривычно пакостное. К тому же, каждый из «контактёров» насильно-добровольно сдал все свои вещи, документы и телефоны, а так же положенные в таких случаях анализы — грамм в миллиграмм — от мазков, из всех возможных впадин и полуотверстий своего тела, до сдачи крови, кала и мочи… Настроение у музыкантов наблюдалось не только подавленное, но и возмущённо ошарашенное… Всё случившееся с ними виделось не реальным, как в плохом сне, но… Было наяву. Было, было! Вот же оно всё, перед глазами.

— Шура, кто нас подставил? Слышишь? За что? Кто? Скажи! Убью! Ну помоги же… — шипел за ширмой невидимый Жека Тимофеев. После сдачи анализов, за непочтительное отношение к врачам, его насильно уложили в койку, в дополнение привязали ремнями.

Сашка Кобзев, учитывая печальный опыт друга, не стал вслух высказывать претензии, с ним обошлись демократично-лояльно — без привязных ремней. А вот зам по воспитательной работе, полковник Ульяшов, вообще всё воспринял по военному: первым сдал анализы, добровольно прошёл к свой кровати, разместился в ней и, через несколько минут, уже смачно храпел. Человек с толком решил воспользоваться представленной передышкой, показательно, всего-то, но не Тимофеев. Тот, дождавшись ухода медиков, принялся возиться и яростно шипеть… Мешал Кобзеву думать.