Матильде Асенси - Последний Катон

— Византийский стиль, — восхищенно заметил профессор. — Посмотрите на этого сурового Пантократора, взирающего на наказание своего возлюбленного ангела.

— Наказанная гордыня… — пробормотала я.

— Да, идея такова, правда?

— Я достану «Божественную комедию», — объявил Глаузер-Рёйст, сразу следуя своим словам. — Нужно проверить совпадения.

— Все совпадет, капитан, все совпадет. Даже не сомневайтесь.

Кремень перелистал книгу и поднял голову с саркастичной усмешкой в уголках губ.

— Знаете, что терцеты этого ряда иконографических изображений начинаются с 25 стиха этой песни? Два плюс пять — семь. Одно из любимых чисел Данте.

— Капитан, не сходите с ума! — взмолилась я. Тут слышалось эхо.

— Я не схожу с ума, доктор. Чтоб вы знали, эти описания кончаются в стихе 63-м. То есть шесть плюс три — девять. Второе его любимое число. Опять у нас семь и девять.

Мы с Фарагом не обратили особого внимания на этот приступ средневековой нумерологии; мы были слишком поглощены разглядыванием прекрасных сцен на полу. За Люцифером являлся Бриарей, чудовищный сын Урана и Геи, Неба и Земли, которого легко было узнать по ста рукам и пятидесяти головам, который, считая себя сильнее и могущественнее олимпийских богов, противостал им и погиб, пронзенный небесным перуном. Излишне говорить, что, несмотря на уродство Бриарея, изображение было невероятно красиво. Льющийся от факелов на стене свет придавал рельефам жуткую реалистичность, но, кроме того, пламя от факела Фарага давало им большую глубину и объем, подчеркивая мелкие детали, которые иначе остались бы незамеченными.

Следующая сцена представляла гибель Гигантов, которые в гордыне решили покончить с Зевсом и погибли от рук Марса, Афины и Аполлона. За ними шел барельеф, запечатлевший обезумевшего Немврода перед руинами Вавилонской башни; за ним — Ниобея, превращенная в камень за то, что похвалялась своими семерыми сыновьями и дочерьми перед Латоной, имевшей только Аполлона и Диану. И путь продолжался: Саул, Арахна, Ровоам, Алкмеон, Сеннахирим, Кир, Олоферн и поверженный град Троя, последний пример наказанной гордыни.

Так мы и шли втроем, согнув хребет, как впряженные в ярмо волы, в молчании, жадно стремясь смотреть еще и еще. Как и Данте, нам нужно было просто продвигаться вперед, созерцая эти обрывки грез или истории, наставляющие нас на путь смирения и простоты. Но после Трои барельефов больше не было, так что на этом урок кончался… или нет?

— Часовня! — воскликнул Фараг, ныряя в отверстие в стене.

Нашим изумленным взорам открылся еще один маленький византийский храм, и по формам, и по размеру, и по организации пространства в точности повторяющий крипту Адриана. Тем не менее у него было важное отличие от находящейся наверху: стены были полностью уставлены настеленными полками, с которых на нас невозмутимо взирали сотни пустых глазниц, принадлежавших стольким же черепам. Свободной рукой Фараг обнял меня за плечи.

— Оттавия, тебе страшно?

— Нет, — приврала я. — Но впечатляет.

Я была в ужасе, кошмар от этих пустых взглядов просто парализовал меня.

— Настоящий некрополь, да? — пошутил Босвелл, с улыбкой отпуская меня и приближаясь к капитану. Я бросилась за ним, готовая не отдаляться от него ни на сантиметр.

Не все черепа были полными, большинство опиралось прямо на несколько зубов верхней челюсти (если они были) или на собственное основание, словно нижнюю челюсть они забыли где-то в другом месте; у многих из них недоставало теменной, височной, а иногда даже фрагментов или целой лобной кости. Но самым страшным для меня были полностью пустые или сохранившие глазничные кости глазницы. В общем, жуткое зрелище, и этих останков тут было не меньше сотни.

— Это реликвии христианских святых и мучеников, — заявил капитан, внимательно разглядывавший ряд черепов.

— Что вы говорите? — удивилась я. — Реликвии?

— Ну, похоже, что так. Под каждым черепом есть надпись, должно быть, это их имена: Бенедетто «санктус», Дезирио «санктус», Ипполит «мартир», Кандида «санкта», Амелия «санкта», Пласидо «мартир»…

— Боже мой! И церковь об этом не знает? Она наверняка уже много веков считает эти реликвии утерянными.

— Может быть, они не настоящие, Оттавия. Не забывай, что мы на территории ставрофилахов. Тут все возможно. Кроме того, обрати внимание, имена написаны не на классической, а на средневековой латыни.

— Не важно, что они ненастоящие, — заметил Кремень. — Это должна решить церковь. Разве Честное Древо, за которым мы гоняемся, настоящее?